На развалинах мира

Вольный Владимир Александрович

– Это еще зачем?

– Для того, чтобы в поселке знали – не твоему миролюбию они обязаны тем, что вы уберетесь прочь, а страху, перед нашими стрелами!

Он вновь вскинулся:

– Вижу, куда метишь… В освободители. Не зарываешься ли?

– В самый раз. И последнее, девушек, которые томятся в клане и всех рабов отпустите на свободу. Всех! И провожатых дадите, чтобы они смогли до жилья дойти. Взамен – перестанете бояться… Это – немало. Как раз то, что от тебя и ждут, твои уголовнички…

Сыч свел брови на переносице и надолго замолчал. Он уставился в одну точку, и что-то шептал побелевшими губами. Он был загнан в угол. Вернуться с пустыми руками – банда ему бы этого не простила. Обставить так, что переговоров не получилось, он не мог – я уже решил, что через Дока сделаю все, чтобы о моем предложении стало известно всем, и тогда ему будет еще хуже.

– Я не могу…

– Можешь. Скажешь, что я требую, и все. Тебя самого никто

не заставляет принимать решение, просто передай им мои слова. Пусть решают, хотя бы, простым голосованием. Ручаюсь – большинство будет за. А если задумаешь смолчать, я найду способ им рассказать о том, что я тебе говорил. И тогда тебе, точно, конец. Никто не захочет умирать за ваши понятия…

Он исподлобья посмотрел на меня и глухо спросил:

– Зачем?

– Что?

– Зачем ты это делаешь? Не трепись про совесть, я уже не маленький и знаю – грехи не отпускают ни в раю, ни в аду. Люди всегда убивали друг друга, да и ты не исключение. Я слышал, как про тебя рассказывали, как ты перебил в лесу шесть человек – кто из нас первым кровь пролил? Они только на волю вышли – и сразу на небо… И моего парня, кто завалил? Баба твоя. А до этого я ведь войны не начинал… Ты тоже, ходишь по трупам, так что не надо мне вешать на уши. Не я – кто тогда? Ты? А чем ты лучше меня? Это не я – ты ничего не знаешь о настоящей жизни? Это я, я отпахал на зонах пять ходок! Я короновался там, когда завалил своего третьего вертухая! А вам, быдлу серому, все равно, всегда горбатиться! Хоть, на авторитета, хоть на власть, в которой те же воры! Не я – так Святоша, так взнуздает всю вашу ораву – тебе еще тошнее, будет! И сделает он это – лучше меня. Потому что хитрее, падла, и умеет в душу без мыла влезать! Я последний раз тебе предлагаю – поделим долину пополам! Твоя половина – по Черному лесу и до Змейки, так, кажется, эта речка прозывается? А моя – все, что на восток. Поровну! Никто тебе таких условий больше не предложит. Ни Бзык, если объявится, ни Святоша – он ни с кем делиться не станет! Соглашайся, и братва с радостью пойдет назад, в поселок. Вот тогда будет у нас и мир, и дружба, и любовь…

– Вот ты, какой мне козырь, напоследок приготовил? Ты так и не понял – я не из твоих! И не собираюсь делить то, что мне не принадлежит.

Он порывисто встал.

– Я передам. Куда деваться… Загнал ты меня, фраерок, ох загнал… Как пса в конуру. Как крысу! А знаешь, что, когда крысу зажимают, она даже на волкодава кидаться начинает!

– Ты бы мог заметить, что с крысами мы тоже бороться научились. А вот сравнение ты выбрал не совсем удачное. Вы – не волки, а так – стая шакалов. Или – крысы и есть. Привыкли жить, как падальщики. И живете, как падальщики. Добивая тех, кто сопротивляться не в состоянии. Ты ведь не ожидал, да? Не ожидал, что так обернется? Думал, откуда здесь, после всего, что случилось, найдется кто-то, кто сможет встать у тебя на пути? Кто не даст тебе стать некоронованным королем этой земли? Ты ошибся, Сыч… Говоришь, это твои молодцы были тогда в предгорьях? Кто же ушел, интересно… Значит, знал о нас. Готовился. А я то думал, где я эти куртки, синие, мог раньше видеть? Все вспомнить не мог… Вы, оказывается, еще и людоеды? Ну теперь понятно, почему выжить в подземелье сумели… А то, один из ваших, очень уж старательно об этом говорить не хотел! Ты все, уже тогда, знал, а все равно попер на рожон. Ну да их пример мог бы тебе показать, что вас всех ожидает!

– Дошло, всё таки… А я то думал, ты раньше догадался – каким образом мои уркаганы животики свои набивали, под землёй, да и потом – когда из преисподней вырвались. Всё гадал – почему в долине об этом никто не лается – так бы больше боялись! Да, ели! Всех "серых" сожрали – для того их судьба и оставила. Чтобы такие как я, потом сытыми ходили! Ох, мужик, забыл ты про мою нагайку. Как шейка, полоски остались? Вижу, что есть, даже под твоим ожерельем заметно. Ты был в моей власти – не я! И так будет всегда. Хорошо же.. он задыхался от ярости и бессильной злобы Пусть так и будет. Но запомни и ты, фраер! Не мир, а передышка! Для нас обоих! Придет срок, я твои кишки лично на кол намотаю и самого сожру!

Он развернулся и пошел в сторону своих телохранителей. Сделав несколько шагов, не выдержав, он обернулся и еще раз громко заорал:

– Запомни, гаденыш! Перемирие – не мир! Я еще вернусь!

– Валяй… Пришли, кого ни будь, поумнее – сроки установим!

Я, изображая бесстрастность, смотрел ему вслед. Ко мне подошли Сова и Элина.

– Ты бы мог его убить.

– Мне не нужен его скальп, индеец. Мне нужна вся банда.

Элина проводила взглядом удаляющиеся фигуры и спросила?

– Что он решил?

– Он? Решили мы, когда взяли в руки оружие. Не он. Пока – мир. Временный и шаткий. И, все же, мир.

*******

На какое-то время, в долине воцарилось спокойствие… Как мы и ожидали, банда приняла наши условия.

Я верно уловил тот момент – рисковать, своими жизнями, ради достижения целей Сыча, они больше не хотели. Он, вынужденный даже не нами, а, в большей степени, своими же сторонниками, увел всех в горы. Его посыльные приходили в поселок, у озера – он служил отправной точкой, и все, что предназначалось для клана, они получали именно в нем. Таким образом, мы избавили от бандитов все мелкие поселки и становища. Назад они шли, груженые теми дарами, которые для них заготавливали охотники прерий. Нельзя было сказать, что это соглашение пришлось всем по душе – многие усмотрели в этом уступку Сычу, а то и прямое предательство – и отказывались при этом понимать, что воевать с бандой пришлось нам одним. Мы встретили тех пятерых, о судьбе которых так волновались – они просто сбежали, бросив нас, в самые трудные дни… Главарь бандитов умело пользовался отсрочкой военных действий, спешно заставляя свою гвардию учиться жить по-новому. Не было похоже, что это давалось легко – всем своим существом, они противились тому, чтобы самостоятельно обеспечивать себе пропитание. Но грабежи, насилия и убийства прекратились. Пример жестокой казни, почти на виду у других зэков, Мухи и некоторых прочих, послужил самым убедительным доводом. А после того, как осмелевшие охотники, одного из дальних становищ, попросту утопили двух вымогателей – они совсем перестали появляться, где бы то ни было. Сова, который иногда посещал ущелье, где расположились бандиты, рассказывал, что укрепления продолжают возводиться. Сыч задумал нечто, вроде настоящей крепости, и, хотя всех рабочих ему пришлось отпустить, работу продолжали сами зэки. Вход в ущелье охранялся – там всегда дежурило несколько человек. Сыч готовился не к миру – к войне… Готовились к ней и мы. Стопарь с сыном, забросив все дела, день и ночь проводили в кузнице – отливали наконечники для стрел и дротиков, клинки и другие нужные нам предметы. И, хоть, в нашей дружине насчитывалось совсем немного человек, мы рассчитывали на то, что в решающей схватке не останемся совсем одни, как это было до перемирия. Я надеялся, что нас поддержат…

Череп, которого я послал обучать некоторых, из выделенных Сычем, уголовников охотничьему делу, приходил вымотанный и издёрганный – весь день ожидать удара в спину, было тяжело, даже для него… Охотников из них не получалось – они просто боялись приближаться к слишком крупным животным. А Череп сознательно заставлял их брать с собой только копья, чтобы исключить соблазн убить нашего человека на расстоянии и уйти, по примеру пропавшего Бзыка, в горы. Каждые пять дней, нам приходилось убивать для банды по одному овцебыку, или пхаю, либо заменять их несколькими джейрами. Таковы были условия договора. Девушек из клана отпустили – привели в соседнее стойбище. Их оказалось двадцать шесть – все забитые, с затравленными глазами… Они не хотели возвращаться к тем, кто отдал их на растерзание этой своре, и выбрали для себя отдельное место для проживания. Док, которого Сычу пришлось отпустить, осмотрел их – многие были в очень плохом состоянии. Анна, та смешливая и весёлая девчушка, которую приютила Туча – превратилась в угрюмую, замкнутую женщину, с ввалившимися глазами… Она не говорила ничего о том, каково ей пришлось, среди такого количества людей, желавших ее тела, и в поселке сторонилась всех мужчин. А когда приходили сборщики податей для банды, скрывалась в землянке, в которой раньше жил Стопарь и Туча. К ним она возвращаться не хотела, мучительно переживая свой вынужденный плен и те издевательства, которым она там подверглась. Освобожденным девушкам особо не докучали – зверства и жесткость бандитов, по отношению к женщинам, у всех стояли на слуху…

С Сычем я больше не встречался – он предпочитал общаться со мной через посредников. Иногда, это был новый ставленник, вместо убитого Совой Грева, – Щербатый, или Бес, в чем-то похожий, на казненного мною Циклопа, и столь же сильно ненавидевший нас всех… И тот, и другой не упустили бы случая вцепиться мне в глотку, но пока были вынуждены терпеть. Власть Сыча в банде сильно пошатнулась, и сторонников новой резни было мало.

– Не зря ли мы все это затеяли?

Стопарь и Туча беседовали со мной возле нашего костра. Почти все уже разошлись по своим землянкам – было за полночь, а люди давно привыкли ложиться, когда на смену солнцу на небе всходила луна, и сумрак окутывал прерии и близлежащие холмы. Но и вставать научились на рассвете, едва утренний туман начинал отрываться своими влажными щупальцами от земли, оставляя на мху и траве капельки прохладной влаги…

– Сыч держит слово. Больше нет убийств.

– Он просто готовится к тому, чтобы прийти сюда и перебить нас!

Туча хмурилась и не смотрела на меня. Она не участвовала в голосовании, просидев все время в форте с маленьким немым мальчиком. Она понимала, что мир с бандой был необходим, но не одобряла его, видя, в каком состоянии находится покинутый ими поселок и пришедшие из их плена люди. По ее мнению, всех уголовников следовало истребить, до последнего! Стопарь положил руку на её плечо: