На санях
Шрифт:
— А дурь тоже ест? — спросил маленький, понизив голос. — Хорошие бабки дадым.
— Дурью не балуюсь. Ты примерь штаны-то. Как влитые на тебе будут.
— Сколко хочеш?
— Сто пятьдесят, — не моргнув глазом заявил Щегол. — Привозные, прямо из Америки. А еще сигареты есть американские, «Кент». Два блока по двадцать пять.
— Всэго сколко это? — Тот, что похож на Кикабидзе, наморщил лоб. Он, похоже, был туповат. — Сколко тэбе за всё вмэстэ?
— Двести рублей.
— Это хорошо, это просто отлично, — сказал маленький безо
— Блин, «садовники»! — простонал Вовка.
— Я садовником родился, не на шутку рассердился, — ухмыльнулся высокий, тоже утратив кавказский выговор. — Руки в гору!
Взял Щегла за ворот, ткнул лицом в стену. Стал ощупывать карманы.
Второй подошел к попятившемуся, нелепо замахавшему руками Марку.
— Сопротивление при задержании оказывать будем? Нет? Тогда в позу, мистер «утюг». Ноги на ширине плеч.
Вытащил кошелек, ключи от квартиры, студенческий.
Спросил:
— Чё у тебя, Коль? У этого двадцать копеек и проездной.
— Тоже голяк, рубль с мелочью.
Второй стоял, брезгливо роясь в Вовкином бумажнике.
Вдруг Щегол метнулся к лестнице, дунул вниз, прыгая через ступеньки. Внизу хлопнула дверь. Опера за ним не побежали.
— Это меняет дело, — задумчиво произнес Коля. — Слушай, Мусаев. Хрен с ней, с «преступной группой». Раз у нас один, на средний размер хватит портков. Держи. По-честному.
Дал напарнику блок «Кента», другой сунул под куртку.
— Поехали оформляться, гражданин правонарушитель. Руки за спину, пошел! — сказал Мусаев, беря Марка за воротник. — Вякнешь в отделении про сигареты — никто не поверит, а я тебе потом в «обезьяннике» почки отобью. Кровью ссать будешь.
Происходило странное. Голос опера, вообще все звуки доносились глухо, будто в ушах были комки ваты. И еще стало сумеречно, Марк всё моргал, чтобы прояснить зрение — не получалось. Хотел протереть глаза, но боялся расцепить руки. Один раз споткнулся, и Мусаев свирепо пнул его коленом в зад.
Откуда ни возьмись появился желто-синий «уаз». Толчок в спину — плюхнулся на жесткое сиденье. Запахло табаком и рвотой. Впереди решетка. Мусаев сел к водителю. Второй, кажется, остался. Впрочем Марк не заметил, куда он делся.
Сначала в виски толчками билась только паника. Что делать? Что будет? Но скоро заработала мысль. Ведь я ничего не продавал! Это Вовка с ними разговаривал, я молчал! И в руках у меня ничего не было! Сказать, что я его знать не знаю, я тоже хотел купить джинсы. Это же не спекуляция? Наверно правонарушение, но не преступление. Наверно выгонят из университета, но не посадят же. А может, обойдется выговором? Перед распределением это ужасно, но все-таки не тюрьма.
Остановились у отделения.
Мусаев крепко взял Марка под локоть, повел на крыльцо, мимо курящих милиционеров.
— Здорово, Санек.
— Щас этого оформлю…
Блока сигарет у него под курткой, кажется, уже не было. В машине оставил.
Что говорить, когда будут оформлять? Что такое «оформлять»? Видимо составление протокола. Имя, адрес и прочее. Сразу заявить, что ничего не продавал, что произошло недоразумение.
Но никаких вопросов никто не задал. Мусаев подтолкнул Марка к зевающему у какой-то двери сержанту, кинул: «Запри его» и остался у окошка с надписью «Дежурный».
— Вперед по коридору, руки за спину, — приказал милиционер. — Давай, давай, топай.
Доска с приказами, доска с фотографиями «Наши передовики», доска «Розыск», плакат про БАМ, дверь с табличкой «ИВС» — в нее и вошли.
Еще один коридор, маленький. Два зарешеченных отсека, слева и справа. В левом на лавке кто-то сидел, но Марка завели в правый, пустой.
— Пальто, шапку, ботинки снять. Руки на затылок.
Сержант ощупал одежду. Вынул из карманов всё, даже расческу и шариковую ручку. Забрал часы, сигареты, спички. В ботинки сунул руку — в один, потом в другой. Швырнул на пол.
— Я ничего не сделал. За что меня задержали? Я просто свидетель, — сказал Марк.
Не ответив, милиционер вышел, повернул ключ.
«Спокойно. У них ничего против меня нет, — стал убеждать себя Марк. — Твердо стоять на своем, и ничего они не докажут. Вовка удрал. По мне видно, что я не фарца. Джинсы, конечно, конфискуют, ну и черт с ними. Главное — не дать слабину, когда будут наседать. Может еще обойдется».
Он то храбрился, то паниковал, вскакивал, начинал ходить от стены к стене, снова садился. Время шло, шло, шло, а никто его никуда не вызывал. Обед у них, что ли?
Часа через два — как минимум, а то и через три — тот же сержант вернулся. Выпустил из клетки, повел на второй этаж.
В комнате с крашеными в два цвета стенами, сверху белое, снизу синее, сидел хмурый капитан, скрипел ручкой в амбарной книге. На Марка глаз не поднял. Тот остался стоять перед столом. Сержант — за спиной.
— Ага, — сказал наконец капитан. — Всё, принял.
Конвойный вышел.
— Я ничего не сделал! Я хотел узнать у того парня, за сколько он продает джинсы. Тут подошли те двое, они тоже интересовались джинсами. И мы все вместе пошли, — начал Марк говорить продуманное.
— Рогачов Марк, так? Год рождения. Адрес — по прописке и фактический, — не слушая его, сказал офицер. Он рассматривал студенческий. — Журналистский факультет МГУ. Учишься или раньше учился?
— Учусь. Послушайте, я же говорю вам: я не спекулянт. Джинсы не мои.
Капитан смотрел изучающе, постукивал ручкой по бумаге.
— Второй кто? Фамилия, имя, место жительства.
— Не знаю я его! Он ко мне на улице подошел! Джинсы купить предложил. Ну, я и решил посмотреть.
— Не бреши. У тебя денег было двадцать копеек. Колись, Рогачов. Приводы есть?