На заре земли русской

Кононова Татьяна Андреевна

– Как имя твоё? – спросил он. – Сдаётся мне, я тебя где-то видел ранее.

– Димитрий. Верно, видел – я здесь давно, уже пару седмиц как. Ученик ювелира.

– Ах, это ты, – лёгкая улыбка тронула губа византийца, до того крепко сжатые в бледную ниточку. – Я Аврелий. Коли понадоблюсь, можешь сыскать меня здесь. И, да… Освободить князя Полоцкого не так-то просто. Я сделаю всё, что в моих силах, но ничего не могу обещать.

В густом, приятном голосе Аврелия послышались нотки сочувствия. Димитрий, дослушав, опустил взгляд. Он тоже понимал сложность положения и спорить со словами Аврелия не собирался.

– Благодарю тебя, – он улыбнулся в ответ, – и об одном лишь прошу, не сказывай никому, что виделся и говорил со мной, – закончил

Димитрий, протягивая ладонь, чтобы обменяться рукопожатием. Аврелий слегка сжал его прохладную руку, едва заметно кивнул на прощание и быстро ушёл. Когда его шаги стихли, юноша шёпотом поблагодарил Бога за удачно сложившуюся беседу.

Вернувшись в дом золотых дел мастера, Димитрий, успокоенный возможным положительным исходом, сразу поднялся к себе. В столь хорошем настроении он уже представлял, как совсем скоро всё обойдётся, Всеслав будет освобождён, и они смогут наконец воротиться обратно, в Полоцк. Юноше совершенно не нравилась жизнь в Киеве, не нравилась непосредственная близость ко двору, не нравился обман по отношению к Изяславу, в который ему пришлось свернуть ради помощи князю Полоцкому. Ему хотелось, чтобы всё происходившее либо оказалось дурным сном, либо просто осталось позади, и, вспомнив о жизни своей в прошлом, о покинутом счастье своём, он решил написать Светланке. Помнит ли его любимая, думает ли о нём? И как там в уделе жизнь, всё ли по-прежнему?.. Раскрутив небольшой свиток и поставив на его верхний угол свечу, чтобы не скручивался обратно, Димитрий обмакнул перо в чернила, стряхнул его и задумался.

«Милая моя Светлана...»

За окном стояло раннее серое утро. Широкие окна ночной морозец искусно разукрасил хрупкими узорами, будто ледяными цветами. Свеча на столе догорала, воск медленно капал на подставку и застывал причудливыми фигурами; голубовато-золотистое пламя подрагивало, волнуемое размеренным дыханием спящего юноши. Димитрий спал прямо за столом, положив голову на сложенные руки, оттого не услышал, как дверь в светлицу с тихим скрипом отворилась, и вошёл Василько. Оглядевшись, потушил свечу, кинул беглый взгляд на недописанную грамоту, но ничего не понял.

– Пойдём, потолкую с князем ещё раз, – Василько потряс Димитрия за плечо, и тот, зевнув и прикрыв рот ладонью, окончательно проснулся. – Да ты хоть спал ночью?

– Не знаю…

Димитрий осознал, что проспал он действительно очень мало, часа два, не более. За раздумьями и письмом Светланке время пролетело незаметно, и вот уже утро, а в сон так и клонит.

– Не знаю… – насмешливо передразнил молодой дружинник. – Ну, идём.

Сидя за дверью княжеских покоев, Димитрий нервно крутил сломанную по дороге веточку в пальцах, то сгибая её, то разгибая, то скручивая, благо что она оказалась не сухой. После ночи, проведённой на ногах, сильно хотелось спать, и в голову юноше лезли всякие странные мысли, вроде той, что тоненькая веточка вдруг представилась ему похожей на человеческую жизнь. И что только не делает с людьми судьба, как только не крутит их, не гнёт, и в конце концов сильные ломаются, будто необъятный крепкий дуб в бурю, а слабые и изворотливые, гибкие, точно ива или тростник, всегда сумеют так подстроиться под обстоятельства, такой радугой-дугой согнуться, что никакому урагану не переломить их перекрутившийся, сжавшийся стебель. Но вот только если дуб прям и раскидист, укроет всех от дождя и града, то какой приют можно найти под ветвями ивы? Так и люди. Судьба ломает стойких и гнёт храбрых, выворачивает наизнанку прямых и честных, а у трусов, предателей, льстецов всё обходится, всё сглаживается.

Невольно сравнив Василько и Богдана, Димитрий подумал, насколько они разные, и как схожи они с этим самым дубом и кудрявой ивой. Жизнь будто посмеялась над Богданом, сделав его стольником князя Изяслава: на эту роль гораздо более подходил вёрткий, нагловатый, дерзкий Василько. Богдан был хорош в военном деле, ему бы меч и коня лихого, а не перо да бумагу.

– Князь Изяслав Ярославич велел

ждать до завтрешнего вечера, – бросил вошедший Василько, лёгок на помине.

– Сколько ж можно ждать? – раздосадованно воскликнул Димитрий. – Уж какой день ты мне сие отвечаешь!

– Что ж… Могу сам тебя провести к нему, коли так хочешь, – сжалился над ним наконец Василько. Димитрий уже устал ждать дозволения Изяслава, и потому любое изменение в его положении обрадовало бы его. Василько вышел, не говоря боле ни слова, и Димитрий поспешил за ним.

Какое-то время шли они в молчании. Крупицы снега, взлетая белым пухом под ногами, садились тонким слоем на дорогу, на сапоги. Василько вертел в руках клинок, слегка подбрасывая его и крутя на ладони, и Димитрий с завистью наблюдал, как легко держится оружие в его руке. Невольно вспоминалась их короткая драка на берегу реки, когда они, ещё не зная друг друга, сражались каждый за своё. – Что, несговорчив больно Изяслав? – наконец спросил Димитрий, которому наскучило молчание. Василько, подхватив клинок и зажав его в ладони, ответил:

– А будто я его знаю! Он нас, дружинников, не особенно-то жалует. Со двора гонит, в приёмы не пускает… А чуть война, так сразу кличет…

Василько как-то холодно, натянуто рассмеялся, Димитрию же было не смешно. Ему не хотелось встречаться с Изяславом лично, он боялся его, ведь если тот так легко справился со своим наместником, то что будет с ним, простым горожанином?

Миновав двор, Василько остановился, перевёл дыхание. Димитрий, замешкавшись, едва не налетел на него. Серебряной змейкой сверкнул кинжал, выскользнул из рукава Василька, тут же спрятался у того под широкой ладонью.

– Ну, пришли, – каким-то отстранённым голосом произнёс молодой дружинник. – Стукнешь в затвор трижды, и я велю тебе отпереть. Ну, ступай…

– Почему тебе не освободить его? – с какой-то надеждой в голосе спросил Димитрий. Василько нахмурился, молния сверкнула в голубых глазах его. – Тебе, как вижу я, почти всё доступно!

– Потому что сам жить хочу, – молвил он, отворачиваясь от Димитрия и направляясь к стражнику. – Не сносить мне головы, коли пойду против воли Киевского… Да и сам понимаешь, что я толкую!

Стоило Василько сказать несколько слов полусонному стражнику – настолько тихо, что Димитрий, стоявший в паре шагов, не смог ничего разобрать – деревянная дверь была открыта. Проём был очень низким, и Димитрий, заходя, наклонился, чтобы не задеть головой деревянный сруб. На мгновение юноша остановился, обернулся, схватившись рукою за выступ. Сомнение мимолётно закралось в его душу.

– А коли ты меня обманываешь?

– Вот те крест, – сердито ответил Василько, широко перекрестившись. В этом спешном движении была какая-то небрежность, точно пренебрежительное отношение к святому жесту. И лишь когда дружинник это сделал, Димитрий позволил себе отпустить недоверие. Ничего не было в нём сильнее чистой, искренней православной веры. Во что бы ни верил человек, он будет этим дорожить, этому поклоняться и бережно охранять, так и христиане истинные ревностно относились к соблюдению клятв, особенно на кресте, заповедей и молитв. Давший святую клятву и нарушивший её мог быть проклят Богом, и страх перед святым, страх оказаться в опале божией из-за своего обмана, предательства, был сильнее страха смерти.

Земляные ступеньки были очень маленькие и скользкие, Димитрий, спускаясь, несколько раз едва не оступился, но удержал равновесие. Понемногу глаза привыкли к темноте, и помещение, в котором юноша оказался, обретало какие-никакие очертания. Низкие стены, обросшие мхом и травой, такие, что высокому человеку едва можно в рост выпрямиться; кое-как подкреплённые сверху шершавые брёвна; маленькое окошко под самым потолком, которое и окошком-то назвать язык не поворачивался – так, прореха в стене высоко над полом. Однако сквозь эту прореху падал слабый отблеск дневного света. Лучи солнца не добирались сюда, но и кромешной тьмы вокруг не было. Из задумчивости Димитрия вдруг вырвал оклик: