На заре земли русской
Шрифт:
– Кто здесь?
Голос был немного хрипловатый, точно простуженный, но очень знакомый. Обернувшись, Димитрий увидел Всеслава и с трудом поверил своим глазам.
Князь казался очень измождённым. Тень легла на бледное лицо его, наполовину скрытое растрепавшимися русыми волосами. Высокий лоб пересекла морщина, которой раньше не замечал Димитрий. В полумраке сруба начинало казаться, что весь мир в отдалении, по иную сторону, и в темнице стояла такая тишина, что юноше очень захотелось её нарушить, что-то сказать – что-то важное, и он не мог вспомнить, что.
– Димитрий! – ахнул Всеслав, догадавшись, кто стоял подле него. – Али снится мне…
– Прости меня, – прошептал Димитрий, боясь поднять взор на него. – Прости, княже… Я не должен был…
В секундных перерывах меж короткими сбивчивыми восклицаниями Димитрий судорожно вдыхал, ловя сырой воздух, задыхаясь от волнения, и было похоже, что он всхлипывал, но глаза его были сухими.
– Василько пустил меня к тебе, – продолжал он через несколько минут, успокоившись и отдышавшись. – Светланка указала мне на него, он…
– Постой, – вдруг перебил его Всеслав, чуть подавшись вперёд, отчего цепи угрожающе звякнули, – неужто ты поверил киевской собаке?! Али невдомёк тебе было, что ничего он не пообещал?
Димитрий испуганно и удивлённо приподнял одну бровь, и она скрылась под длинной волной чёлки. Он действительно доверился всему, что делал и говорил Василько, ведь он был так спокоен, невозмутим, и из-за того, как на равных беседу вёл с самим воеводой киевским и стражником у дверей темницы, казался Димитрию чуть ли не всемогущим.
– Он на кресте поклялся, – неуверенно возразил юноша. Страшная догадка стрелою пронзила его сознание, он понял, на что обрёк себя из-за своей доверчивости и недальновидности.
– Изяслав с братьями, ведаешь ли, тоже перед Богом клятву держали! – воскликнул Полоцкий, и даже в темноте Димитрию почудилось, что очи его грозно сверкнули при этих речах. – Нельзя им верить, Димитрий, никому сей порой нельзя верить! Что ж, попробуй теперича обратно выйти, – предложил Всеслав. – Посмотрим…
Он ещё не договорил, а Димитрий рванулся к лестнице, взбежал по нескольким ступеням, забарабанил кулаками в дверь.
– Василько! Выпусти меня! Василько!
Его голос эхом отдался под мрачным сводом темницы. Не было ему никакого ответа, только отозвалось эхо окончанием слова. Димитрий позвал громче, подкрепив слова свои угрозою в отношении дружинника, но снова никто не откликнулся на крики его. Поскользнувшись на влажной земле, из которой было выдолблено подобие лестницы, он опустился на пол, прижавшись спиной к стене, и уткнулся лицом в колени. Видя его отчаяние, Всеслав мог лишь сочувственно вздохнуть – много дней тому назад он сам точно так же бессмысленно срывал голос, кричал, звал, пытался приказывать, и точно так же ответом ему была глухая, давящая тишина подземелья.
Наместник
Когда младший дружинник Василько без предупреждения влетел в княжеские покои, Изяслав в сотый раз перелистывал присланную из Царьграда грамоту. В ней говорилось, что великий император Византийский Константин желает посетить столицу Руси, подписать с великим князем Изяславом договор о мире на ближайших десять солнцеворотов. И хотя послы уже прибыли, какую-то
– Али не видишь, дело у меня…
Василько поспешно поклонился до земли, успел разглядеть витиеватый узор на деревянном полу, пока князь не позволил ему говорить. Когда он резко распрямился, слегка застучало в висках, кровь прилила к голове.
– Стольник Полоцкого сам к тебе в руки пришёл, – начал молодой дружинник, согнув ладонь левой руки, чтобы стальной клинок ненароком не выпал из широкого, подобранного вкруг кисти золочёным браслетом рукава. – Я ведь говорил, что он не тот, за кого выдаёт себя.
Губы Изяслава изогнулись в довольной улыбке, на правой щеке образовалась ямочка, сделавшая его лицо по-детски забавным. Ему определённо нравился такой расклад, была б его на то воля – он бы весь Полоцк сжёг али разграбил, но удел нужно было сохранить для себя.
– Что ж, знать, сам Бог велел, – произнёс он, протягивая руку. – Подойди ко мне ближе, мой верный Василий.
Василько подошёл, вновь склонился, и во всём его существе виделась какая-то униженная собачья преданность. Рука князя оказалась как раз подле его лица, и дружинник не удержался, чтобы не коснуться её губами.
Дверь за его спиной с тихим скрипом отворилась, и Василько вынужден был распрямиться, дабы не встретить пришедшего в таком положении. В дверном проёме стояла жена князя, дочь короля польского Гертруда. Она была красива, но холодные, будто выточенные из ледяного мрамора черты её не были похожи на простые и оттого милые лица русских девушек. Василько помнил одну кривичанку по имени Светлана с той поры, когда она была ещё совсем ребёнком…
Чёрные соболиные брови, особенно ярко выделяющиеся на белом, почто белоснежном лице Гертруды, были сведены к переносице, отчего казались сросшимися в одну тонкую изогнутую линию. Вся её холодная красота напоминала снежную неприступную крепость, какой, впрочем, и была польская красавица. Выданная замуж за русского князя не по любви, а по отцовскому расчёту, она не могла счастливо жить в чужом краю, с чужими людьми, вдали от Родины. Изяслав, в свою очередь, тоже не любил её – относился к её присутствию как к неизбежному и потому должному. У них подрастали сыновья, но они не скрепляли и без того хрупкого брака. Гертруде не нравилась праздность Изяслава, будь её воля, она взяла бы вожжи колесницы великого княжения в свои тоненькие, изящные руки, но женщине править было ни в коем случае нельзя. Княгиня Ольга, варяжка, жившая за полтора столетия до них, была каким-то божеством, святым исключением.
– Весь город, почитай, говорит о тебе, – Гертруда говорила по-русски хорошо, но с заметным акцентом. – Люди недовольны тобою.
Изяслав усмехнулся. Знать, прошла уже про него с Полоцким молва, уже знают киевляне, вестимо, скоро проведают про то и дальше. Подумаешь, горожане недовольны! Да сколько раз им были недовольны! Подчинённые должны жить в страхе, обязаны бояться и уважать своего правителя, ибо подчинение без страха, мыслил Изяслав, не есть подчинение. Несколько секунд он и Гертруда испепеляли друг друга взглядом, пока женщина наконец не бросила сердито: