На заре земли русской
Шрифт:
– Жизнь, – просто ответил юноша, коснувшись своего оберега-крестика. – Жизнь до тебя, жизнь с тобой… И жизнь после.
– Я думал об этом.
Всеслав серьёзно посмотрел вдаль, как будто сквозь своего стольника, и тот опустил глаза под его тяжёлым взглядом. Пальцы, непроизвольно сжавшие крестик, расслабились, и ладонь соскользнула обратно на колено.
– Верно, у каждого свой бог, – продолжал Полоцкий, словно разговаривая с самим собою, – и каждый сам ведает, как к нему обращаться, как ему молиться. Но не каждого этот
Димитрий заворожённо слушал. Ранее он старался уклоняться от разговоров о Боге, о вере, но теперь, когда ни на кого, кроме одного лишь Бога, надежды не было, он был даже заинтересован в этом разговоре. Хотел спросить, к чему бы начался этот разговор, но не решился. В чём-то князь был прав: все верили по-разному, каждый по-своему, у каждого была своя жизнь и своё верование. И юноша задумался: о чём же мы тогда думаем, говоря об общей вере? Ему стало интересно, как бы Богдан ответил на сей вопрос.
София
В ту ночь сон князя Всеслава был тревожен. Пригрезилось ему, что он снова у себя в уделе, на родине. И будто бы ничего не поменялось за время его отсутствия, но изменения всё же были, какие – описать словами невозможно. И видел Всеслав Софию Полоцкую в обличье красивой темноволосой девушки в белом сарафане. Обратив взор тёмных глаз на восток, она крестилась широким жестом, и золотой след, будто лучик солнца, виднелся из-под её широкого рукава.
– Нет у тебя веры, князь, – голос Софии был звонок и чуть насмешлив. – Нет в твоём сердце убеждений тех же, что у других. У тебя иной Бог, оттого и не любят тебя братья-Ярославичи.
– Каждый волен выбирать сам свой путь, – отвечал Всеслав.
– Твой Бог, князь, гораздо ближе к настоящему, к почти живому, нежели другие, – продолжала София, обернувшись, и Всеслав узнал родные черты Златы в тонком, задумчивом девичьем лице. – Ты веришь в то, что знаешь сам. Они же приписывают Господу все чудеса, творящиеся на земле.
– Чудес не бывает.
– Разве не чудо любовь твоя? – девушка подошла ближе, её протянутая ладошка коснулась плеча Полоцкого, и тот вздрогнул, потому что пальцы Софии были горячи, как огонь. – Разве не чудо сама жизнь твоя?
Крепко задумался Всеслав. Оно и верно, истинное чудо – любовь. Неведомо было ему это чувство, пока не повстречал он Злату. Истинным чудом без сомнения можно было считать и жизнь человеческую – долгую, но в то же время стремительную, полную событий, печальных и радостных, дней счастливых и не очень. Как говорилось, жизнь – она от Бога, и обо всём, что на земле творится, Бог ведает. Но отчего тогда Бог не сохраняет людей от войн, от усобиц кровавых меж родными братьями? от болезней, от смерти, от грехов – на что нужны этому всемогущему Богу страдания людские? Так и спросил князь Софию, и гнев послышался в голосе его.
– Господь посылает нам
Едва договорив, девушка исчезла, и Всеслав увидел на том месте, где она стояла, маленький серебряный крестик на чёрной витой ниточке. Такой же точно носила Злата – он видел его у неё, когда узнал о её самой большой тайне.
– Оставь его! – вдруг сызнова послышался насмешливый голос. – Беду навлечёт и на тебя, и на ладу твою!
Не будучи суеверным, не послушался Полоцкий предостережения Святой Софии. Подняв вещицу с земли, спрятал её в ладони и в следующее мгновение почувствовал тепло, исходящее от крестика. Серебряный крестик сильно жёг сжатую руку, и когда жжение стало и вовсе уж нестерпимым, Всеслав очнулся, постарался собраться с мыслями. Ино ведь неспроста подала ему София знак и про любимую напомнила: вдруг с ней беда какая приключилась? Подумав о необычной находке во сне, князь посмотрел на свою ладонь – конечно, никакого крестика у него не было, – но рука была необычно тепла. Никогда не верил в приметы Всеслав, а сейчас вдруг что-то всколыхнулось в душе его, уж больно сильное впечатление оставил сон.
Димитрий тоже спал, растянувшись на сыром земляном полу и положив руку под голову. Сжавшись в комок от холода, он чему-то улыбался во сне. Всеславу вдруг стало жаль его; он стянул с себя плащ и укрыл им своего стольника. Не просыпаясь, юноша повернулся на спину. Вечер за окошком угасал, взошедшая луна бросала серебристый свет на лицо спящего Димитрия, и тот казался ещё более бледным, чем обычно, однако теперь он не дрожал от пронизывающего холода. Всеслав, проведя рукой по отросшим светлым волосам юноши, в который раз увидел в нём своего сына – пусть не родного, но воспитанного им.
Утром, чуть свет, вновь пришёл стольник Изяслава. По всему было видно, что он торопится, времени у него нет. Опустившись на колени перед маленьким окном, Богдан окликнул Всеслава и, дождавшись, когда тот подойдёт, осторожно просунул в небольшой оконный проём ворох шелестящей желтоватой бумаги. Несколько секунд князь молча взирал на отданное ему богатство; тишина затянулась.
– Что это? – наконец изумлённо спросил он, подняв взгляд на ожидавшего ответа Богдана. Юноша слегка улыбнулся.
– Письма короля польского Болеслава к великому князю. Сослужат они тебе службу против него хорошую.
Всеслав не знал, что и думать. Богдан очевидно рисковал, ведь ему нет хода в горницы Изяслава, а если даже и есть, то тем не менее отыскать эти письма, которые Киевский хранил, точно зеницу ока, не представлялось возможным.
– Отблагодарил бы тебя, коли бы мог, – тихо сказал Всеслав, обращаясь к Богдану. Тот опустил взор, на лице его вспыхнул румянец, отчего веснушки засветились, словно маленькие огонёчки.