Над бездной

Шаховская Людмила Дмитриевна

— Ты можешь сказать мне, где вы познакомились?

— У грота Вакха в Байях.

— Место не славное!

Люцилла стремительно вскочила и перебила этот разговор:

— Не говори… не говори ему ничего!.. не говори, голубь, как мы вместе летали над берегом морским!

— Если ты не желаешь, дитя мое, я не стану спрашивать его об этом, — сказал Семпроний.

— Не спрашивай!.. голубь, слушай мою последнюю волю… просьбы умирающих священны, а проклятия — ужасны!.. слушай: я обречена смерти; спасения нет; Катилина грозит мне кинжалом, а Юлий Цезарь — любовью. Я умру добровольно, если судьи не казнят меня; я не стану дожидаться ни кинжала убийцы, ни объятий

немилого. Я поручаю тебе того, кого любило мое сердце… ты любишь твою голубку… и я люблю моего мужа… ты меня понимаешь?

— Понимаю, благородная Семпрония, хоть и не могу ничем помочь, если…

— Слушай: Фламиний вам больше не нужен; он знает много тайн; он опасен; расправа с ним будет коротка; ты продай его в рабство добровольно или насильно, только не убивай его.

— Римского гражданина нельзя продать, матрона.

— Явно нельзя, но скольких уж вы продали через Натана и его дочь тайно!.. сколько несчастных, похищенных стонало в подземельях домов этого ростовщика в Риме и в Риноцере!.. я все это знаю. Заведи его туда и продай. Это моя последняя просьба. Ты получишь деньги… много… его рана не опасна… он молод и силен… красив… образован… продай его…

Она начала бредить, хохотать, плакать и наконец упала на постель.

День суда настал. Все, привлеченные к делу, собрались в залу сената, как во время процесса Фламиния, с той разницей, что Люциллу судили днем при огромном стечении публики.

И обвинители, и свидетели, все убедились в сумасшествии подсудимой, но, несмотря на болезнь, Люциллу приговорили к вечной ссылке с запрещением подходить к столице ближе десятого милевого камня.

— Не ссылка… не ссылка, — вскричала она, — смерть… смертный приговор!.. Фламиний, я умру за тебя, моя тень спасет тебя от гибели в бездне порока.

— Люцилла, — ответил он, рыдая, — и мне уже не долго жить.

— Не налагай на себя руку… я это запрещаю тебе… твой смертный час близок… близок конец наших бедствий. Я сама приду возвестить тебе это.

Она в последний раз поцеловала своего мужа и покорно ушла за отцом.

Люций Семпроний после суда увез дочь на виллу Пальмата близ Помпеи, неусыпно стерег ее там, боясь ее покушения на самоубийство, но не устерег.

Однажды, оставшись наедине с Лидой, Люцилла выпрыгнула в отворенное окно и побежала к морю.

Вместо того чтоб догнать свою госпожу, Лида стала кричать, призывая на помощь.

Люцилла исчезла. На скале нашли ее сандалии и столлу, а вдали увидели чуть заметную светлую точку, это была белокурая голова утопленницы, которую унесло в открытое море начавшимся отливом.

Узнав о гибели дочери, Семпроний безутешно зарыдал. Лида вошла в его комнату и сказала:

— Господин, я виновата, но ты, может быть, смягчишь твой приговор… прочти последнюю волю моей бедной госпожи.

Она подала ему свиток.

Семпроний прочел завещание своей дочери.

«Милый батюшка, — писала Люцилла, — тебе известны причины, заставившие меня умереть.

Умирая, завещаю тебе двух одинаково любимых мной людей: моего мужа и хориста Электрона, о котором я много раз тебе говорила. Росция может найти его. Призови Электрона и люби его, как меня любил. Ты горевал, что у тебя нет сына; я дам тебе сына в певце. Он мой брат, он мой мститель, он моя тень. Я ему доверила то, чего не доверила тебе. Он знает больше, нежели тайна, вверенная мной Цицерону. Доверься ему; он тебя утешит так, что ты забудешь свое горе навсегда и даже будешь, может статься, рад моей смерти. Фламиний скользит над

бездной, но еще не погиб. Я не могла спасти его. Завещаю это сделать тебе и моему брату».

Старик перестал рыдать и глубоко задумался над завещанием странной женщины. Долго просидел он, перечитывая последнюю волю Люциллы; его чело то прояснялось, то снова нахмуривалось.

— Неукротимая! — вскричал он — какие новые беды завещала она мне? она как жила, так и умерла неукротимой.

Часть вторая

Таинственный певец

Глава I

Смерть или рабство?

События, последовавшие в скором времени за смертью Суллы, невольно заставили римлян обратить тревожные взоры на Север, Юг, Восток и Запад и забыть, что творится у них дома.

На Севере волновались галлы, грозя вторжением; на Западе, в Испании, вспыхнуло возмущение легионов под командою Сертория; на Востоке усложнялись политические дела с Египтом, Сирией, парфянами и евреями; на Юге, по Средиземному морю, Кней-Помпей преследовал морских разбойников. Это были не простые негодяи, обижающие слабых и беззащитных, а целый могущественный флот с правильной организацией, против которого пришлось вести настоящую войну. «Морские сношения всего Средиземного моря, — говорит Моммсен [43] , — были во власти пиратов; Италия не могла ни вывозить своих продуктов, ни ввозить к себе хлеб из провинции; там люди голодали: здесь, вследствие отсутствия сбыта, останавливалось возделывание полей. Ни одна денежная посылка, ни один путешественник не были безопасны; государственная касса испытывала самые тяжкие потери; множество знатных римлян были захвачены корсарами и должны откупаться непомерными суммами, если, конечно, пиратам не было угодно подвергнуть некоторых из них смертной казни, приправленной диким юмором…

43

Римск. Ист., т. III, гл. II.

Это, — говорит Моммсен далее… — уже не были смельчаки, которые в критских водах, между Киреной и Пелопонезом, взимали дань с италико-восточных купцов, торговавших рабами и предметами роскоши; это не были также и вооруженные ловцы рабов, одновременно занимавшиеся войной, торговлей и морским разбоем; это было настоящее царство корсаров… их корабли, большей частью так называемые мышиные лодки, т. е. маленькие, открытые, скороходные барки, только изредка двух- и трехпалубные суда, плавали, соединившись в правильные эскадры, предводительствуемые адмиралами, барки которых блестели золотом и пурпуром…»

Внутри Италии также было неспокойно: около Неаполя засели в горах шайки беглых рабов, со дня на день увеличивались и наконец разгромили почти весь юг этого полуострова.

«В столице и менее заселенных местностях Италии грабежи совершались ежедневно, убийства — зачастую. Против похищения чужих рабов или свободных людей состоялось, быть может, в эту эпоху особое народное постановление… преступления эти должны были в особенности казаться опасными потому, что, хотя они обыкновенно совершались пролетариатом, но в них участвовали в значительном числе и лица из знатного сословия… [44] »

44

Моммс. ibid.