Над бездной

Шаховская Людмила Дмитриевна

Роман — не История; мы не будем подробно излагать хронологический ход этих потрясений; кто ими интересуется, тот может о них прочесть в более специальных книгах.

Восстание Спартака было одним из грандиозных явлений в Римской истории. Герой этой трагедии не был свирепым злодеем; напротив, это был один из тех несчастных гениев, которых судьба толкает, так сказать, на чуждую им дорогу, или, по русской пословице, заставляет садиться не в свои сани.

Когда Спартак был еще юношей, жестокий господин распял безвинно его отца. Стоя у подножия креста, на котором умирал старик, молодой фракиянин поклялся отмстить за него. Возмутив рабов, он убил

своего господина и бежал, но был пойман и продан в гладиаторы вместе со своими товарищами. Великий план возник в его голове: «Вместо того, чтоб жертвовать жизнью на потеху этой жестокой толпы, — сказал он товарищам, — лучше пожертвуем ее для освобождения наших несчастных собратий».

Это был человек, одаренный блестящими стратегическими способностями, светлым умом и добрым сердцем. Его красноречие воспламенило сердца его слушателей; гладиаторы бежали из цирка на юг, где невольники наиболее страдали, освободили их и составили войско, доходившее до 30 000 человек.

Единственной целью Спартака было достижение северных местностей Италии, чтобы, забравши по дороге туда всех угнетенных, вывести их из страны притеснителей и отпустить каждого на родину: в Галлию, Иллирию, Грецию и т. д., что было гораздо легче совершить на сухом пути среди почти безлюдных степей севера, нежели морем, где их легко могли поймать корсары и снова продать в рабство.

Но этот благородный замысел предводителя разбился, как о подводные камни, о дикость характера его помощников, не хотевших разделять его Мнений. Свирепые гладиаторы не могли понимать свободы без грабежа и злодейства; они не слушали Спартака, бросались врассыпную по деревням, городам и поместьям, пьянствовали и бесчинствовали, и этим погубили общее дело.

Спартак вначале даже разбил регулярное войско, высланное против него, взял приступом г. Нолу, Метанонт и Фурин, но его успехи стали быстро уменьшаться после того, как возникла явная вражда между ним и свирепым галлом Криксом, который старался на каждом шагу портить плоды побед его. Скоро Крикс был убит в сражении с регулярным войском, но дело Спартака уже не могло поправиться.

Видя неминуемую гибель, окруженный войском римского претора, он заколол своего коня и повел сподвижников в последний бой пешими; они все до одного погибли честной смертью воинов за свою свободу. Бросившие их на произвол врагов шайки грабителей, похожих на Крикса, долго бродили по южной Италии, преследуемые войсками.

Глава II

Вздохи страдальцев

Был жаркий осенний вечер; смерклось очень рано, и улицы Рима опустели все, кроме тех мест, где почему-либо люди будни превратили в праздник; было людно и шумно около тех домов, у хозяев которых пировали гости.

У старого Афрания и Орестиллы был назначен пир, несколько более пышный обыкновенного: старик праздновал день своего рожденья, единственный день в году, когда он забывал свою скупость и приглашал 50 человек гостей, — число, бывшее минимумом Росции, но максимумом старого скряги сенатора.

Его дом, приобретенный им за бесценок во время продажи Суллой имущества казненных партизанов Мария, был огромное, массивное, каменное здание, принадлежавшее чуть ли не одному из Сципионов, — почерневшее от древности, местами обросшее даже мхом на скрепах между серых горных плит его облицовки.

Фасад, выходивший на улицу, имел огромный выдающийся фронтон с толстыми колоннами, за которыми был глубокий вестибулум, куда вела с улицы широкая

каменная лестница.

Здание, оставляемое скупым хозяином из года в год без ремонта, было мрачно и от природного темного цвета каменной облицовки, и от мха, въевшегося в скважины плит. Огромные львы и сфинксы, украшавшие лестницу, казалось, сурово глядели на нищих, во все часы суток толокшихся тут, как бы говоря им: нечего вам ждать от скупых, жестоких хозяев; убирайтесь лучше, покуда вас не прибили! — но нищие все-таки день и ночь толклись, одни сменяя других, надеясь получить мелкую монету или, упросив рабов, пробраться к заднему крыльцу и получить от повара обглоданные кости, обрезки мяса и куски хлеба, объедки от господского стола.

Случалось, что слуги гнали нищих, били, но они снова появлялись, прогнанные с лестниц других домов, и заменяли прогнанных отсюда, точно мухи или комары, чующие пищу.

На спину одного из львов взлез мальчишка и громко хохотал, понукая своего воображаемого коня, не слушая зова своей слепой бабушки, унимавшей его.

Растянувшись вдоль широкой, самой нижней ступени, спал, положив под голову сумку, полунагой старик, не имевший иного пристанища для ночлега, кроме лестниц или пустырей под заборами.

Повыше его дремал, прислонясь к каменному сфинксу, атлетического вида человек, в котором можно было сразу узнать Аминандра Меткую Руку. Бывший гладиатор, покинувший по разным причинам банды Спартака, не скрывался, не боялся казни, — не до него было теперь правительству, озабоченному победами рабов на юге и преследованием корсаров. Римский ланиста не мог его преследовать, потому что богатырь не бежал из цирка, подобно другим, а ушел, взнесши за себя выкуп.

Какие-то ребятишки дрались; какая-то женщина с грудным ребенком стонала от зубной боли; какие-то старики шептались о своих скудных дневных заработках, хвастливо споря. Много было несчастных на этой лестнице, как и на лестницах соседних домов.

Забравшись на широкий цоколь одной из колонн, сидел, свесив босые ноги, молодой, грациозный брюнет с густыми усами, похожими на усы Аминандра. По одежде его нельзя было признать за нищего; на нем была надета шерстяная сорочка светло-голубого цвета, вышитая бисером и медными почернелыми блестками, довольно грязная и поношенная, но с претензиями на моду. Через плечо его висела красивая, новенькая лютня, струны которой молодой человек лениво перебирал своими грязными пальцами, на которых были медные кольца со стеклами; в его ушах болтались серебряные серьги в виде широких обручей с коралловыми подвесками. Под ногами его на полу валялись сброшенные им сандалии из дорогой красной кожи, но также, как его платье, изношенные и грязные, приобретенные, конечно, не из мастерской башмачника, а от раба, получившего их в подарок с ноги господина.

Это был застольный певец, ищущий заработка в богатом доме на пиру.

Ребятишки приставали к нему, говоря: «Музыкант, сыграй плясовую!»

— Я вам такую плясовую отзвоню лютней по головам, что плясать разучитесь! — отвечал певец, замахнувшись своим инструментом и звонко смеясь. — Прочь, неотвязы!

Осенние сумерки все больше и больше сгущались; комнаты дома осветились множеством ламп; в сенях также были зажжены несколько громадных канделябров, свет которых, падая на лестницу, ярко озарял разнохарактерную картину нужды и горя, олицетворенных фигурами нищих, стоявших, сидевших, лежавших в разных позах, приходивших и уходивших, споривших, стонавших, шептавшихся и даже хохотавших.