Над бездной
Шрифт:
Однажды Фламиния взяли на рынок. Он шел вместе с Курием сзади Орестиллы и ее клиенток: ему надавали всевозможных корзин, свертков и узлов, не обращая внимания на то, что его рана, полученная в Байях, открылась и он ужасно страдал.
Какой-то незнакомец обратился к Курию с вопросом: — Господин, не продашь ли ты этого человека? ловко покупки он несет.
— Не продажный, — ответил Курий.
— Я — скупщик рабов. Я бы дал хорошую цену. Бери тысячу.
— Это не мой слуга.
— Что за важность? а тайком?
— Отстань!
— Две
— Не надо.
— Три.
— Ступай прочь!
Скупщик ушел.
Два раза после этого еще подходил к Курию тот же незнакомец, но у Курия тогда были деньги; тем не менее ему припомнилась просьба Люциллы защитить ее мужа от проскрипций и продать. Легкомысленный простак начал размышлять и наконец пожалел упущенного случая нажить деньги. Искать скупщика он не решился, боясь Катилины, но рад бы встретить его опять и как-нибудь уладить это дело. Ему было жаль своего друга; он уж давно перестал ему завидовать, но никогда не утешал его, боясь насмешек и гнева своих мучителей, научивших его теперь добывать деньги, не обращаясь к ростовщикам. Совесть Курия согнулась под тяжестью бед; он сделался вором и грабителем, подчинившись влиянию товарищей.
Был холодный и туманный вечер.
Катилина сидел в доме своей фаворитки Орестиллы, ожидая ее возвращения от Семпронии, около тлеющих углей переносной печи, сделанной вроде большой жаровни, и неподвижным взором следил за их тлением. С ним были Лентул и Курий.
— Не прикажешь ли, диктатор, велеть наложить новых углей? — спросил Курий.
— Не надо, — возразил злодей, — не мешай мне наслаждаться зрелищем, которое всегда является предо мной в жаровне. Я вижу теперь что-то, похожее на огнедышащую гору… раскаленная лава тихо струится по ее склонам; у подножия горы здания, целый город с башнями, домами и храмами; он весь пылает… вот он рухнул, рухнула и гора, провалилась… все стало ровно и гладко, точно огненное море… водяное море стало нам изменять, друзья мои.
— Забудь об этом, — перебил Лентул, — потерявши на одном, выиграем на другом. Мне возвращено сенаторское звание; я могу кое-что предпринять.
— Хвастун! — усмехнулся Катилина, — оба вы хвастуны! один сулил мне золотые горы и пропал без позволения неизвестно куда; я искал и нашел его; он хотел похитить богатую невесту, да кончил все подвиги только раной дрянной, деревенской собаки.
Другой с сияющим лицом заявил во всеуслышание, что дочь богача в нашей власти у грота Вакха. Лентул, чем для тебя кончился этот подвиг Курия?
— Ох, не вспоминай! — воскликнул Лентул, вспомнив рану своей щеки, чем его с тех пор дразнили, несмотря на все его клятвы, что его связал и ранил Семпроний, а не Люцилла.
— И мстить-то вы не умеете, трусы!
— Как мстить? — возразил Лентул, — Аврелия за морем; дом Семпрония — сущая крепость.
— Ворота в эту крепость отворятся пред одним надежным
— Кто же это? — спросил Катилина.
— Гладиатор Аминандр; он предлагал мне свои услуги. Он один может проникнуть в дом этого старика, потому что очень хитер.
— Разве он здесь?
— Натан знает, где он скрывается.
— Достань мне этого человека!..
— Это один из тех, что может убить родного отца, не моргнув.
— Но его, говорят, теперь здесь нет; он ушел лазутчиком в армию против Спартака или нанялся в театральную труппу Тарента; никто ничего не знает, потому что этот человек работает и кинжалом и голосом, когда чем выгоднее.
— Уголья совсем погасли, диктатор, — сказал Лентул, указывая на жаровню, — что мы тут сидим впотьмах и холоде: затопить бы поярче жаровню, зажечь бы свечи, да выпить бы тепленького!
— Фламиний здесь? — спросил Катилина.
— Как всегда, — ответил Лентул.
— Куда же ему деваться? — заявил Курий, — даже Мелхола, его всегдашняя покровительница, — и та лишь изредка позволяет ему проспать ночь у нее в конюшне или даст кусок хлеба. После смерти дочери Клеовула этот человек всеми отвергнут.
— Позови его!
Курий громко хлопнул несколько раз в ладоши, как призывали рабов.
В комнату вошел Фламиний. Трудно было сразу узнать в этом изнуренном лихорадкой и покрытом лохмотьями нищем прежнего щеголя-расточителя.
— Вижу по твоему лицу, наш усердный слуга, что ты дремал в сенях, — сказал Катилина, засмеявшись.
— Что же мне делать, как не дремать, — ответил Фламиний, — ведь вы меня уж не сажаете беседовать с вами.
— Вели сварить хорошей кальды и принеси ее.
Фламиний ушел.
— Этот шут забавнее всех гистрионов, — заметил Катилина, — мне смешно видеть, как он плачет; смешно слышать, как он грозится убить меня своею кривой рукой; но он уже стал мне надоедать.
— Чем? — спросил Лентул.
— Ничем… так, просто, надоел; пора его прикончить. На что нам этот человек? раненный в руку, он не годится не только в исполнители проскрипции, но даже и в переносчики тяжестей или в гонцы; ни поднять что-нибудь тяжелое, ни ехать верхом, ни править веслом в лодке, — ничего он не может. Рана его открывается при малейшем напряжении.
— Если мы его убьем — пойдут толки, потому что его участью многие интересуются, — сказал Лентул, — это опасно. Хорошо что перестали болтать о нас. Не надо до лучших времен давать пищу злым языкам.
— Позволь, диктатор, мне его прикончить, — сказал Курий, — я сумею так это исполнить, что нас не заподозрят. Я переоденусь в платье гладиатора, зазову его в таверну и убью будто в драке.
— Это и я могу сделать, — сказал Лентул.
— Ты умеешь только ранить собак по деревням, да получать меткие, острые поцелуи, — возразил Курий.