Над бездной
Шрифт:
Друзья-отшельники жили в своей пещере, занимаясь живописью, плетением корзин, рыболовных снарядов, уходом за виноградом, там и сям посаженным ими около деревьев.
Однажды они сидели за ужином, толкуя о своих новых работах; около входа раздались шаги, сильные руки раздвинули плющ, и в таинственное убежище проник впервые непосвященный в их тайны человек.
— Ах! — вскричал Нарцисс с ужасом, — это претор!
— Ах! — вскричал Электрон с радостью, — это мой благодетель!
— Гистрионы [47] , — сказал Семпроний, остановившись у входа, — я случайно открыл ваше жилище, увидев сквозь плющ огонь.
47
Гистрион —
Старик вошел, сел около стола на грубый стул и, насмешливо оглядывая внутренность пещеры, сказал: — Забрались же вы в славную трущобу, гистрионы! живете вы… «где козлородному, роду едва проходим проход» [48] .
— Что ж делать, господин претор, — ответил Электрон, — «живи, как можешь, если нельзя, как хочешь» [49] .
— Я уж давно не претор, — сказал старик, — а все меня так величают в память прежних моих счастливых лет, точно человека, бывшего консулом один год, всю жизнь потом величают консуляром. Ну, гистрион, давай ужинать!.. что это у тебя? кисель из пшеничной муки? а кто варил?.
48
Quam vix caprigeno generi gradilis gressio est — строфа из одной трагедии Пакувия.
49
Vivas ut possis, quando non quis ut velis — из комедии Теренция.
— Я варил, милостивый патрон.
— Ты… а пауки туда не попали с этих стен?..
— У нас чисто в пещере, господин. Зачем попадет паук, в кисель!
— Девушки в провинции, говорят, угощают старых, немилых женихов киселём с пауками и всякой всячиной.
— Мы не девушки, господин. Этот кисель сварен мной для товарища. А вот печеные каштаны и ягоды.
— Что ж твой товарищ забился в угол? Эй, рыжий парик! иди-ка сюда!. Я буду есть, а вы меня забавляйте. Пой, рыжий; как тебя зовут?
— Нарциссом, милостивый претор, — ответил из угла отшельник; он взял лютню, подошел, дрожа всем телом, к неожиданному гостю и спросил: — Что прикажешь мне петь, могущественный Семпроний?
— Пой, Нарцисс, песню про Нарцисса, которую у меня пел твой друг.
Взяв дрожащими руками несколько аккордов, Нарцисс запел:
Красавца Нарцисса все нимфы любили, Цветами лесными охотно дарили… В лесу близ потока красавец тот жил, Из нимф ни единой Нарцисс не любил. Совсем закоснели все чувства его: Любил он лишь только себя одного…Это был переложенный в стихотворение миф о себялюбце Нарциссе, который, никого не любя, только увлекал своею красотою и обманывал нимф. Одна из них, Эхо, до того страдала от безнадежной любви, что все её воздушное существо растаяло и от нее остался только один голос, откликавшийся Нарциссу в лесной глуши. Боги наказали эгоиста: он влюбился в самого себя и был осужден сидеть на берегу потока в лесу и смотреть на свое лицо, отраженное в воде, пока не превратился в цветок нарцисс.
Отшельник пел свою песню раздирающим уши голосом, похожим больше на карканье вороны или скрип колес, чем на мелодию.
— Что ж ты поешь, точно преступник на пытке? — спросил старый претор, пытливо глядя на певшего исподлобья.
— Мой товарищ нездоров, господин, — сказал Электрон, взял лютню, весело вспрыгнул на другой стол, стоявший у стены, и, приняв живописную позу, как на сцене, сидя на столе и свесив ноги, запел звонким, мелодичным альтом
Стоявший в углу Нарцисс, как очарованный, смотрел на веселого, вдохновенного певца, не сводя глаз. Никогда еще Электрон не пел так хорошо в его присутствии. Молодой хорист, сидевший на столе с лютней в руках, то гордо закидывал свою хорошенькую головку, украшенную черными локонами, назад с царственным величием, то низко опускал ее, глядя на пол печально, точно настоящая Альциона над волнами моря. Его возгласы припева «Кеикс! Кеикс!» были похожи на крики птицы-буревестника, но звучали такой страстной любовью, тоской и нежностью, какие свойственны только любящему сердцу женщины, тоскующей о любимом человеке, покинувшем ее. Его тонкие пальцы с неподражаемою грацией перебирали струны лютни.
Это был человек, способный очаровать каждого, кто бы ни взглянул на него в эту минуту его вдохновения.
Пропевши, как Альциона бросилась в море на приплывший труп своего мужа, Электрон спрыгнул со стола и простерся на полу, продолжая пение. Вдруг он вскочил и начал носиться легкими прыжками по пещере, подражая птице-буревестнику, в которого боги превратили Альциону и ее ожившего мужа.
Нарцисс с испугом подошел к выходу и выглянул сквозь плюш; ему в эту минуту, под влиянием чар песни, показалось, что над пещерой в самом деле разразилась буря, — до того грозен был мотив пения Электрона.
Наконец хорист остановился перед претором и грозно заключил свою песню:
— О, ты, море, житейское море!.. Ты волнуйся, волнуйся, бурли!.. Поглоти всех врагов корабли!.: Горе вам, наши недруги!.. горе!..Старый воин все время плакал, не касаясь предложенного ужина. Вынув кошелек, полный золота, он подал его певцу, сказав: — Приходи ко мне чаще!.. ты будешь играть у меня на лире моей умершей дочери… Хочешь жить у меня? — сказал он певцу, подумав.
— Нет, господин, — ответил певец, — я не покину товарища.
— А давно у тебя этот товарищ?
— Несколько месяцев, господин.
— Поссоришься с ним, — приходи ко мне. Дружба гистрионов не прочна.
— Это не гистрион по профессии; он мой ученик, но больше занимается разными работами. Мы все умеем делать, господин претор: и шить, и писать, и рисовать, и клеить.
— И мебель делать?
— Да. Мы сами сложили из камней наш очаг, сами сделали эту деревянную посуду и мебель.