Над бездной
Шрифт:
Аристоник переезжал с места на место, перевозя товары и пассажиров. Привезенное из Италии он продал в Александрии; взятое там сбыл в Малой Азии; малоазиатские товары — в Греции; греческие повез в Рим. Так прошло два года, блаженных для Сервилия и Аврелии, приятных по торговым выгодам для Аристоника, но скучных для Барилла. Чтоб не смущать счастья обожаемой патронессы, верный отпущенник ни одного слова никому не сказал о своих муках ревности, лишь изредка напоминая о пропавшем Рамесе.
Сервилий сам жалел верного, неподкупного слугу и решил принять все меры с его отысканию, лишь только вернется домой.
Аристоник и Барилл возвратились зимой, но Сервилий прожил целых полгода в Сицилии.
В одно прелестное летнее утро Сервилий разбудил поцелуем свою жену, сладко спавшую в роскошной каюте.
— На тебе праздничное платье, мой друг, — сказала Аврелия, — разве мы уже вошли в гавань Неаполя?
— Да, милая, около двух часов тому назад; но мне не хотелось будить тебя рано. Когда ты оденешься и позавтракаешь, мы пойдем в наш дом и поселимся тут.
— Не в Риноцере, Сервилий?
— Нет, милая; слухи о громадных полчищах разбойников из беглых рабов оправдались; в деревне положительно нельзя поселиться; все оттуда бежали, кто мог. Твой брат, без сомнения, еще не разыскивал твое приданое при помощи Катуальды. Я уж видел Минуция и Петрея, наших бывших добрых соседей; оба они сделались нищими. Минуцию помогают изредка его богатые родные, но Марк-Петрей в отчаянном положении: кроме разорения его усадьбы и расхищения имущества, разбойники еще ужасно изувечили его; обморок спас этого страдальца от зверства Бербикса; его сочли мертвым и бросили. Я его принял в число моих клиентов.
Вариний и Флориана также здесь, в Неаполе, живут по найму в услужении до лучших времен.
— А здесь не опасно, Сервилий?
— Ни одно место в мире не защищено вполне от всякой опасности; самый Рим бывал в осаде. Я не хочу успокаивать тебя ложью, как ребенка. Я говорю тебе только, что здесь теперь еще не страшно, но не ручаюсь за будущее. Кто запретит нам бежать отсюда в другое место при первой беде? поживем и посмотрим, что будет дальше.
После завтрака счастливые супруги, одетые в праздничное платье в знак своей радости возвращения в отечество, сошли на берег и отправились пешком к своему дому, но не успели они покинуть гавань, как громкие возгласы оглушили их. Аврелия была схвачена и чуть не растерзана несколькими парами рук, уцепившихся за нее; эта атака не испугала счастливую матрону, потому что последовала со стороны весьма дружелюбных нападателей, — Вариния, Флорианы, Минуция и Петрея; они целовали ее руки и платье; каждый тянул ее к себе, рассказывал и расспрашивал, перебивая других.
— Белая лилия, как ты пополнела! — пищал Вариний, — а мы-то несчастные!
— Мы-то чуть совсем не пропали! — договорила Флориана, — не езди в деревню, моя горлица!
— Спартак свирепствует, точно разъяренный медведь, — перебил Минуций.
— Не Спартак, а Крикс, — возразила Флориана. — Спартак не жесток.
— Врешь, жена! — вскричал Вариний, — и Спартак, и Крикс, и Эномай, и все, все разбойники жестоки. Бербикс повесил кверху ногами Петрея и содрал с него кожу.
— Кожи он не сдирал, — сказал Петрей.
— Как не сдирал? ведь ты же это рассказывал.
— Я говорил только, что…
— Я помню, что ты говорил и как нашли тебя соседи…
— Довольно вам рассказывать про эти ужасы, — сказала Флориана, — Кай-Сервилий, слышал ли ты о бедствиях твоего друга, почтенного Семпрония?
— Он не мог слышать за морем ни о чем, — сказал Минуций, не дав ответить ошеломленному богачу.
Болтливые соседи закричали все разом.
— Дочь-то его…
— Сошла с ума…
— И утопилась…
— А старик-то… кто этого ожидал?!.. забыл ее…
— Да, да, совсем забыл.
— Утопилась, говорит, туда ей и дорога…
— Так и говорит это самое.
— В Пальмате живет безвыездно и чуть не каждый день пиры дает.
— С музыкой, Кай-Сервилий, с музыкой!.. вот чудеса-то!
— Сначала сам утопиться хотел.
— Врешь, жена! — зарезаться.
— Все равно, утешился… завел себе любимца — мальчишку… вертит он стариком и его деньгами.
— Сущий колдун!.. тьфу!.. не к беде будь помянут!.. а еще-то!.. в пещере-то!.. я сам видел, — недоброе.
— Да, да; там поселился волшебник, страшный, рыжий, борода вот какая длинная, хоть косу из нее плети!
— Он-то и подослал мальчишку к Семпронию; этот мальчишка — сын колдуна; он красавец, какого редко встретишь, голосистый.
— А я слышала другое про него, — сказала Флориана, — будто этот Электрон никто иной, как твой кубикуларий, Рамес и что он… от верных людей я слышала, — он был любимцем Люциллы, когда она у тебя жила.
— С ее стороны это возможно, — заметил Сервилий, — потому что такая безнрав… — но продолжать ему не дали.
— Возможно, возможно!.. только Рамес твой…
— Казался неподкупным… трезвым… благонравным… никто не мог ожидать…
— Люцилла, говорят, ему наследство оставила…
— Это верно… целый миллион.
— Это не Рамес, — возразил Вариний, стараясь перекричать остальных трех, — это — сын колдуна, а рыжий колдун никто, иной, как Мертвая Голова.
— Везде у тебя Мертвая Голова, дед, — усмехнулся Петрей, — как будто, кроме Мертвой Головы, нет на свете ни одного волшебника.
— Ужасен этот рыжий! — продолжал Вариний, — я несколько раз ночью при свете луны видел, как он сидит у замурованной пещеры да вдруг и провалится в нее. Ни двери нет, ни ямы никакой, а колдуя исчезнет; не раз я это видел. Сидит он и что-то плетет длинное… или быстро вертит вот так пальцами что-то невидимое… днем же я видал, как из горы дым идет черный, густой, страшно и подойти-то к этому месту…
— Оттого, что тебя певец прибил, — засмеялся Минуций.
— Да, да, забияка ужасный!.. если, говорит, ты еще раз придешь сюда моего отца тревожить, превращу тебя в дерево… а сам треснул меня по голове своей лютней…
— Не так больно прибил, как напугал, — перебила Флориана.
— Сын очень похож на Мертвую Голову; у него черные глаза, из которых, так и кажется, пламя вылетает, а на голове у него густые, черные волосы… как есть Мертвая Голова. Рамес был белокурый с карими глазами, а этот…
— У Рамеса были черные глаза, — перебил Петрей.
— Если и черные, то не такие.
— Забияка ужасный! — прибавил Минуций, — ел я недавно из горсти вареные бобы на улице; вдруг, точно из-под земли, явился певец и подтолкнул мою руку… все просыпалось…