Над бездной
Шрифт:
— Твоя правда, друг… она умерла…
— Не плачь же о ней… что плакать о том, чего не воротишь!.. вот здесь эта пещера… но чем мы станем рыть?
— Руками.
— Как кроты, ха, ха, ха!
— А то как же?
— У тебя, друг, был нож в мешке; мы можем сделать себе лопату.
— Из веток прикажешь?
— Через ручей перекинута тоненькая доска.
— Отлично!.. примемся, за работу!
И они принялись.
Скоро доска превратилась в лопату, хоть и весьма неуклюжую. Друзья стали отваливать рыхлую землю глыбу за глыбой; им было очень трудно работать с их плохим орудием, в помощь которому, весьма пригодился
Проработав с вечера до рассвета, друзья дорылись до толстых бревен.
— Тут уж я не знаю, что делать, — заметил Нарцисс, — ни нож, ни лопата не помогут без топора.
— Осторожней, — сказал певец, — эти бревна, конечно, сгнили; тебе легко провалиться в глубину беседки. Толкай бревна тихонько; я буду тебя держать за другую руку; если уж суждено провалиться, то лучше провалиться обойм. Нам не надо, чтобы дверь была широка; чем она меньше, тем лучше.
Бревна, действительно, оказались не прочными, и два из них от самого легкого усилия обрушились в глубину, откуда донесся звучный отголосок.
— Не ломай больше, — сказал певец и полез в глубину.
Каменные ступени вели в просторную комнату с гладко вытесанными в горе стенами, еще сохранившими остатки живописи. Воздух был отвратителен, точно в могиле. Певец немедленно выбежал вон.
— Набери, Нарцисс, хвороста для костра, а я займусь нашей хижиной снаружи.
Нарцисс разложил в пещере огонь для уничтожения сырости и гнили в воздухе, а певец уложил отваленную землю так, чтоб не было снаружи следа рук человеческих около пещеры. Он выдернул несколько лоз плюща и дикого винограда и посадил перед входом, скрыв его совершенно под зеленью.
Когда все было готово, друзья устроили себе постели из травы и мха, поели поленты и принялись торопливо делать западню для ручейной рыбы из ивовых прутьев, нечто вроде вершей.
Весь день никто их не потревожил; никто не пришел к пещере и в следующие дни. Рыба ловилась в ручье обильно, но гороху и муки осталось мало.
Через неделю певец сказал своему другу:
— Я пойду в Помпею; нельзя же нам питаться только рыбой; без меня ты не выходи днем из пещеры.
— А ты долго не вернешься?
— Дня три пробуду там. Если б не было необходимости, я не покинул бы тебя. Нарцисс, ты не уйдешь?
— Куда?
— На волю. Может быть, тебе надоело скитаться со мной.
— Нисколько, Рамес.
— Ты упорно зовешь меня этим именем.
— Я знал тебя прежде под именем Рамеса, как честного человека.
— А я тебя под именем Каллистрата, но ты всегда почему-то дуешься, когда я тебя так зову.
— Это имя мне неприятно.
— Мне также неприятно имя Рамеса, но я не дуюсь. Зови, как хочешь. Что имя? — звук пустой. Не все ли равно: Электрон-сицилиец или Рамес-египтянин? ты для меня Каллистрат-фессалиец, а твое это имя или данное господином, — все равно. Я ужасно тосковал, пока бродил в горах одиноко; в тебе я нашел доброго друга; узнав же в тебе давнего знакомого, еще сильнее привязался к тебе. Я готов добыть для тебя все, что могу, только не покидай меня на новое одиночество и не доноси на меня Сервилию и Семпронию.
— Милый друг!.. я сам боюсь, как огня, именно этих людей.
— Я знаю, почему ты их боишься и почему ты бежал, Каллистрат, назвавшись Нарциссом.
— Почему?
— Забудь эту давнюю историю!.. что об ней толковать!.. прощай!
Певец ушел, а бедный Нарцисс-Фламиний,
Думы отшельника были прерваны спором двух пискливых старческих голосов, мужского и женского, споривших по ту сторону ручья.
— Я тебе говорю, что сам видел много раз доску, положенную через воду именно в этом месте, — утверждал Вариний.
— А я тебя уверяю, что ее уж давно не было; с самого прошлогоднего половодья, — возражала Флориана.
Они спорили, намереваясь перебраться зачем-то через ручей я не зная, можно ли перейти без доски вброд. Вдруг они оба вскрикнули:
— Адское чудовище!
— Мертвая Голова!
Нарцисс догадался, что он причина ужаса старых супругов, и проскользнул за плющ в пещеру.
— Исчез! — послышался в ту же минуту возглас с того же места за ручьем.
Через три дня певец вернулся из города, принеся огромный мешок, в котором оказалась дичь, мука, горох, бобы, яйца, хорошее вино и разные сласти, а также краски, кисти, плотничьи инструменты, полотно, посуда и т. п.
Друзья-отшельники стали жить в своей пещере мирно и счастливо, насколько было возможно в их доле. Они проделали над дверью большое окно для пропуска света и воздуха и тоже замаскировали его снаружи плющом. Потом устроили себе незатейливую мебель, сшили новое платье и разрисовали все стены пещеры по своему вкусу вместо прежней живописи.
— Это моя сторона, а это твоя, — сказал певец, — увидим, друг, кто лучше нарисует.
У певца рисунок вышел лучше по отделке, но не было такой удачной группировки предметов, как у Нарцисса, который теперь всей душой отдался фантастическим грезам, совершенно чуждым практическому уму певца.
Дни пошли за днями, мирные, счастливые дни, и ночи, полные спокойного сна.
— Ах, как здесь хорошо! — сказал однажды Нарцисс.
— Правда, друг?.. лучше, чем в палатах? что палаты и чертоги!.. то ли дело леса и горы, костер, над которым варится похлебка или полента!.. ни зависти, ни. вражды мы не знаем; не боимся мы в этой пещере никакого Катилины; никто не убьет нас и не отнимет у меня тебя, мой милый друг.
Он поцеловал своего друга.
— Ах, как я счастлив!.. а ты, Нарцисс?
— Счастлив.
— Ты никого не любил кроме Люциллы?
— Не говори мне о ней!
— Ты любил ту, которая тебя не любила.
— О, мучитель!.. перестань!.. Люцилла…
— Любила своего кучера?.. ха, ха, ха!
— Если ты разбогатеешь, иди к твоей Лиде, а я останусь здесь, если Семпроний не узнает и не прогонит меня. Роскошь не даст мне покоя и дружбы, и ни одна женщина не заменит и не…
— Не полюбит тебя сильнее, чем твоя госпожа? простак!.. ей было только 15 лет; когда ты убежал от претора. Люцилла любила только своего мужа.