Над бездной
Шрифт:
— Ты долго служил Каю-Сервилию?
— Три года.
— Столько же жила у него и Люцилла. Он любил тебя.
— Я не раб по рождению. Я родился в Сицилии от богатых родителей, но… я преступник… родные не могли меня защитить от мести моих врагов. Я бежал и скитаюсь под разными именами.
— Ты добровольно продался Сервилию?
— Добровольно. Не называй меня Рамесом. Это не мое имя; мое имя — Электрон-сицилиец.
— И мое — не Каллистрат.
— Что нам за дело, друг, до нашего прошлого? наше настоящее хорошо?
— Очень.
— Для нас началась новая
— Ты клеветал, на себя. Ты не был разбойником.
— Я буду охранителем и мстителем несчастного старого отца Люциллы; я буду тратить его деньги только на месть за мою несчастную госпожу.
Они провели ночь в комнате Люциллы и ушли на рассвете.
— Куда ты ведешь меня, друг? — спросил Нарцисс.
— Туда, где мы будем жить спокойно все время, пока я не повидаюсь с Семпронием, — ответил певец.
Он привел друга в развалины той самой древней крепости, где Аминандр едва не убил в гневе. Аврелию. На дворе бродило до пятидесяти человек мужчин и до двадцати женщин; среди них бегали и дети. Оставив друга у ворот, певец поговорил с некоторыми из них и возвратился.
— Пойдем; наше жилище уже готово, — сказал он и привел друга во второй этаж башни, лестницу которой уже успели починить до такой степени, что с нее нельзя было слететь и раздробить голову, как прежде, и устроить перила.
— Читай! — сказал певец, указывая на стену, где были написаны клятвы Люциллы и Аминандра.
— Она жила здесь! — удивился Нарцисс.
— Да. Здесь было написано подложное письмо Катилины, решившее участь ее простоватого мужа.
— Лучше бы она его не писала!
— Не все ль равно теперь? ни ее, ни ее мужа нет на свете, есть только мы, — ее мстители.
— Аминандр — ее друг!
— Самый верный. Часто бывают на свете удивительные вещи!.. ты любил Люциллу; ты, значит, считал ее за хорошую, добрую женщину?
— Да. Она была добра и чиста сердцем.
— Ты знал Аврелию, дочь Котты?
— Знал. Она — цветок невинности и доброты.
— А эти женщины терпеть не могли одна другую. Ни любовь, ни зависть, ничто не стояло между ними; никакого соперничества не было, потому что Аврелия не завидовала ни красоте, ни чему-либо другому в Люцилле, а ненавидела ее, сама не зная, за что.
— Люцилла была прекрасна, как лилия: Аврелия, как ландыш; обе были прелестны, невинны и добродетельны.
— И обе глубоко ненавидели одна другую.
Бродяги прожили месяц в развалинах. Лида и Амиза посещали башню, но также не узнали, кто скрывается под именем Нарцисса, а он свободно расхаживал между бандитами, удивляясь только одному: отчего Рамес, бывший прежде выше ростом, стал теперь равен головой своей жене, но высказать этого другу не решился, боясь новых расспросов о своем прошлом.
Глава XI
Ужин у старого воина. — Певец-загадка
Справив тризну по дочери, Семпроний остался жить в своей Пальмате безвыездно, как в добровольной ссылке, никого не посещая и не принимая. Он вызвал к себе только Росцию и долго беседовал с
— Электрон-сицилиец не бред твоей дочери, — ответила актриса, — это личность загадочная; он певец, плясун и разбойник, друг Меткой Руки.
— Моя дочь вела дружбу с разбойником?!
— Твоя дочь любила Электрона; за что она его любила, — не мне знать, не мне и говорить. Я умею выведывать тайны, но никогда не разглашаю их, даже тайны мертвых, иначе ни один хороший человек не вверил бы мне ни одного секрета, не просил бы моего содействия и не уважал бы меня.
Больше года прошло после смерти Люциллы, а про загадочного певца Семпроний ничего не узнал. Родные и знакомые, которым старик показал завещание своей дочери, посудили, покритиковали, но мало-помалу перестали толковать об участи и завещании неукротимой. Семпрония и Люциллу забыли.
Государственные потрясения заставили всех забыть и Катилину: на проделки его партизанов стали глядеть сквозь пальцы, почти не замечая их преступных потех ночью, — убийств на мосту и на улицах, похищений, краж и т. п. Улик никаких не было; притянуть к суду злодея и всю его шайку не было возможности: он по-прежнему величаво расхаживал по Форуму в своей тоге и заседал на своей сенаторской скамье, рассуждая о мерах к прекращению набегов корсаров на берега и разбоя в городе, точно это его нимало не касалось. С ним видалась, с ним говорили, вели прения, но все-таки он был забыт, т. е. лишен внимания публики и толков общественного мнения за множеством другого, более интересного материала.
На вилле Семпрония собрались римские гости, — самые близкие люди. Это было в первый раз, что старик наконец отворил свою крепость, внявши письменным увещаниям друзей, после смерти дочери. День начал клониться к вечеру. Смерилось. Подан ужин. Невесело село маленькое общество за стол. Никто не решался ни утешать старика, боясь коснуться его горя, ни смеяться, чтоб не обидеть его в дни бедствий. Все тихо толковали о новостях вроде того, что Помпей одержал новую победу над корсарами; претор Вариний разбит Спартаком; Цезарь уехал на Восток; Кай-Сервилий скоро вернется; сын Клелии очень умненький мальчик; Квинт-Аврелий решился развестись с женой, и т. п.
— Росция, — обратился Семпроний к актрисе, сидевшей подле Цецилии, — ты давно обещала мне привести знакомого тебе певца. Когда же он найдется?
— Он нашелся, почтенный Семпроний, — ответила актриса, — я его нашла в Помпее.
— Когда же он придет ко мне?
— Он пришел и ждет в сенях твоего зова.
— Неуместны застольные песни в моем доме; не для песен я хочу его видеть. Вы читали, друзья, завещание моей дочери… ах, моя несчастная дочь!
— Мой бедный друг, — сказал Марк-Аврелий, — покорись судьбе!.. твоя деятельность полезна отечеству, а отечество для римского гражданина должно быть дороже семьи.