Над бездной
Шрифт:
— Гм… вот что, господин, он-то любит, да его не любят… а где его любят, там он не любит. Он приглянулся Амизе и терпеть ее не может, потому что без ума от Катуальды…
— Которая его терпеть не может?
— Это самое…
— Рассказывай, рассказывай, старина, у меня денежки всегда водятся в изобилии… я — не Фламиний.
— Вижу, что они водятся, эти милые золотые и серебряные рыбки, в твоих сажалках… а на что тебе все это?
— Мое дело — твои деньги.
— И не сказывай, господин; сам я догадываюсь; ты, верно, нашу-то красавицу… приглянулась она тебе?
— Не
— Греховодники!
Лентул и старик проговорили в саду чуть не до рассвета.
— Филистимлянин-прокаженный! — воскликнула Мелхола, отперев на заре дверь для стучавшего Лентула, — друг и наперсник Вельзевула! Из какой трущобы ты притащился?!
— Лентул! — вскричал Фламиний, прибежав из другой комнаты в кухню, — где ты пропадал всю ночь?!
— Ох, не спрашивайте! — возразил молодой человек, сбрасывая с себя платье, чтоб переодеться, — Мелхола, ступай за моим платьем!
— Отверженные! — проворчала она уходя, — как завестись деньгам у этих проказников!.. оба купили себе порфировые туники с узорами, заплатили по 500 динариев, проносили их три дня, да и выпачкали в грязи!
Она нашла все нужное для переодеванья, кинула в дверь кухни и ушла другим ходом из дома в кладовую за вином, которое, она знала, непременно потребуют.
— Что такое с тобой произошло, Лентул? — допытывался Фламиний, — отчего ты до такой степени перемарался в грязи?.. даже все лицо-то в грязи!..
— Попадал я, друг милый, всю ночь из беды в беду… ах, дай прежде переодеться да умыться!.. не стану больше за тобой подсматривать.
Он умылся, оделся и сел к столу рядом с товарищем.
— Как и зачем попал ты в Риноцеру?
— Как и зачем! — повторил Лентул, — я удивляюсь, как. и зачем ты меня об этом спрашиваешь. Ты помнишь, что вчера здесь было?
— Конечно помню.
— А я почти ничего не помню. Приехали мы из Нолы втроем: он, я и ты… сели ужинать… выпили изрядно… это я помню, а что было дальше — один туман.
— Заседание… проскрипции… я называл месяцы, а ты писал.
— Это не во сне, значит, было… ах, какой ужас!.. если я написал-то ерунду.
— Перепиши.
— Он всегда прячет проскрипции в какой-то тайник и увозит ключ от подвала. Помню, что я вписал туда чуть не весь Рим.
— Скажи мне, что такое говорил ты вчера про месяц мерцедоний?
— Хоть убей — не помню. После заседания я пил, пока не потерял чувств. Долго ли я спал — не знаю, но очнулся, почувствовав, что меня держат сторожа и обливают холодной водой. Тебя не было в доме. Сам не зная, что делаю, я побрел к Риноцере Нобильора. Переходя пограничный ручей, я поскользнулся и выкупался в нем, потом в темноте наткнулся три раза лбом на дерево и несколько раз падал… кусты ли это были, или колючий бурьян, — не видал, только исколол я все колени и руки… Гроза уже кончилась, когда я пришел к дому Нобильора; в окнах было темно; я бродил, уверенный, что ты непременно там. Вдруг отворилось окошко и высунулась прехорошенькая белокурая головка.
— Это Амиза.
— Тут я взлез на дерево… очутился на нем, точно по слову волшебника…
— Ну!
— Увидел я за окошком
— Ушибся?
— Моя туника, к счастью, зацепилась за сучок; это ослабило силу удара об землю, но я все-таки упал… под деревом была клумба… земля на ней была рыхлая, унавоженная… я с трудом оттуда вылез…
Мелхола принесла вино, молоко, сыр, хлеб и устриц.
— Ешьте, язычники, — сказала она и начала разводить огонь на очаге для приготовления поленты — каши из ячной крупы, для себя и своих рабов.
— Я увидел, как ты вышел в сад со стариком, — продолжал Лентул.
— Выпей за мой успех! — сказал Фламиний.
— А ты за мой… Амиза — прелесть!
Они выпили; потом еще и еще… дело пошло обычным порядком, — без счета кратер и циатов.
— Славный старик, — бормотал Лентул. — он мне даже вина в сад принес… тысяча сестерций… моя… Амиза… я теперь — Барилл… я — невольник… я — диктатор… я обману Катилину… обману Фламиния… знать никого не хочу… славный старик… славный Барилл… Катуальда моя… Амиза моя… все мои… и деньги мои… и подвал с товарами… Люциллу продам… всех продам на корабли…
— Мелхола! — тихо позвал Фламиний, — что такое он бормочет?
— Пусть говорит; мы будем слушать, — отозвалась также тихо еврейка.
— У меня самого голова отяжелела.
— Уйди от него!.. помни, что беда грозит твоей невесте… не болтай с ним о ней. Что-то случилось новое, ужасное.
— Ужас и гибель кругом! — вскричал юноша в отчаянии, — прочь вино!
Он убежал из дома и просидел до полудня на морском берегу в самых горестных думах.
Мелхола подсела к Лентулу и мало-помалу выпытала у него все тайны этой ночи.
«Адская штука! — думала она, продолжая стряпню, — не будь у него этой счастливой для нас слабости — страсти выбалтывать после выпивки все, что только накопилось в этой глупой голове, — быть бы беде неминучей! у всякого Ахиллеса есть, однако, своя уязвимая пятка!.. отлично!.. я устрою так, что все для него выйдет навыворот, и даже мне не придется истратить ни одной денежки».
К полудню Лентул выспался и сел обедать.
Дверь отворилась, и вошел Фламиний.
— Решено! — воскликнул он, почти упав на стул.
— Что решено? — спросили Лентул и Мелхола.
— Новый план.
— Какая новая глупость? — спросила Мелхола.
— Не глупость, а… а план, достойный строителя лабиринта! но при тебе, Мелхола, я не скажу.
— Да и не любопытно мне это знать.
— А мне скажешь? — спросил Лентул.
— Пойдем на берег.
Они ушли.
— Что у тебя за план?