Над бездной

Шаховская Людмила Дмитриевна

После сладостного сновидения действительность представилась Аврелии еще ужаснее, чем вчера. Она вчера уже наплакалась до я ого, что больше не могла плакать, и горе томило ее сердце без лез все тяжелее и невыносимее. Она встала с постели, пошла в кухню, где уже шла обычная утренняя возня, и узнала от кухарки, что ни господин, ни Барилл не возвращались, ни сосед Сервилий и никто другой из соседей не присылали никаких извещений. Она, не зная, что ей теперь делать, растерявшись, стояла в кухне около печки.

— Госпожа, да ты послала бы кого-нибудь к господину Каю Сервилию

спросить, что такое случилось, — посоветовала кухарка.

— Кого послать-то, Эвноя?

— Да Бербикса пошли, госпожа.

— Он рад, что батюшка не возвратился, и, верно, забрался опять спать на сеновал; мы даже не разбудим его, а если и разбудим, то не растолкуем, в чем дело, потому что он, конечно, пьян и все переврет, если, к довершению бед, не заснет дорогой.

— А Дабар?

— Он еще глупее. Да и как отрывать-то их от дела!.. батюшка может вернуться… узнает… разгневается.

— Вот что, госпожа: ты сходила бы сама к твоему жениху.

Аврелия вздрогнула и вздохнула; ей вместе и понравилась эта мысль и испугала ее.

— Сама? — повторила она в раздумьи.

— Если не считаешь приличным идти к нему без приглашения, — сказала кухарка, — то напиши письмо и пошли Дабара… Авось, родитель-то твой не прогневается на твое беспокойство о его же здоровье… писанного не переврет и Дабар.

— А если и Кай Сервилий, как батюшка, не возвратился?.. Ах, Эвноя, что нам делать?!

— Ну, уж тут-то я, госпожа, именно не знаю, что тебе посоветовать! — воскликнула кухарка, разводя руками в недоумении, — мой глупый ум только один совет придумал, да и тот не пригодился!.. что за напасть божья на нас грешных!

— Но я благодарна тебе, Эвноя, и за это, — сказала Аврелия, — ты меня навела на удачную мысль. Я пойду к воспитаннице Кая Сервилия — к Люцилле, и от нее узнаю все, что можно узнать. К ней-то можно пойти и без приглашения.

Аврелия накинула холщовое покрывало для защиты головы от солнца и ушла. В ящиках Люциллы валялось больше десяти зонтиков разной величины и формы; — зонтик был тогда, как и веер, самой щегольской принадлежностью костюма богатой особы. У Аврелии же не было ничего подобного. Весь ее гардероб составляли два будничных платья из белой холстины домашнего тканья да одно праздничное из дешевой шелковой бомбицины. Было у нее еще одно зимнее шерстяное, теплое платье и одно покрывало для зимы и лета. Ноги ее не знали щегольских туфель, вышитых золотом; летом они довольствовались толстыми сандалиями с ремнями, зимою к этому прибавлялись фасции — нечто вроде русских онуч, которыми обвертывали ноги до колен.

Аврелия тихо шла через пригорок к поместью соседа, волнуясь своими безнадежными думами. Вдруг кто-то назвал ее по имени.

— Здравствуй, Аврелия!

Она, немножко испугавшись, обернулась. Пред нею стоял, почтительно кланяясь, низенький старичок, одетый, как и все тамошние помещики, в длинную тунику со шляпой-petasus на голове.

— Здравствуй, Вариний! — ответила Аврелия, ласково улыбнувшись.

— Ты куда идешь, моя белая лилия? — спросил старичок, глядя на нее нежно.

— К

соседу иду. Как здоровье Флорианы?

— Что наше стариковское здоровье!.. всегда ноем!.. хи, хи, хи! а ты, белая лилия, не ходи так одна-то.

— Я всегда туда одна хожу, Вариний; ведь, это очень близко от нас.

— Знаю, что близко, да в наших местах-то не совсем стало ладно.

— А что?

— Пугать-то тебя мне не хочется, дитятко… не ходи одна. Я сам к соседу Сервилию иду кое о чем посоветоваться; я тебя провожу туда, провожу и обратно.

— Вариний, добрый дедушка Вариний!.. — вскричала Аврелия в ужасе, — скажи мне все, что ты знаешь! а… а… ах!

Она заплакала.

— Дитя милое, белая лилия, о чем ты плачешь?..

— Дедушка… батюшка-то дома не ночевал.

— Так что же, дитя? он куда же поехал?

— В Нолу, чтоб продать невольницу соседу, и не вернулся… я иду спросить о нем.

— Успокойся, дитятко… он приедет… верно, друзья обедать пригласили или на свадьбу… вот он и остался ночевать.

— А ты говоришь, что опасно…

— Не там, милая, и не батюшке твоему. Да ты не пугайся!.. я только говорю, — одна не ходи из дома никуда… никуда не ходи, Аврелия!

Они тихонько пошли рядом.

— Что же, Вариний, разбойники здесь? — спросила Аврелия, — у нас на этих днях собака пропала; славная была собака!..

— Которая?

— Что у ворот привязывали — Нот.

— Экая жалость!.. Нот любил меня, хоть и злой был.

— В кухне болтают, будто наши его пропили.

— Жаль, дитя, эту собаку! — как-то странно, тихо произнес Вариний, как будто думая о другом.

Через минуту он сказал:

— А моя пропажа хуже вашей!.. вот и иду теперь к Каю Сервилию посоветоваться об этом.

— Что у тебя пропало, Вариний?

— Прачка пропала… заплатил я за нее твоему отцу три тысячи; славная оказалась прачка… прилежная и характером добрая была ваша Хризида… недолго она мне служила. Послал я ее к морю, после отлива, вместо невольника, за устрицами и раками; ждали, ждали — нейдет она назад; послали за ней ее сына, шестилетнего мальчишку, — пропал и он; вот уж пять дней этому; нет о них обоих ни слуху, ни духу. Убежали ли они от нас, увезли ли их, — ничего не знаю.

— Ах, какой ужас!.. может быть, это корсары их похитили.

— Слухи еще хуже, дитя мое.

— А что?

— Слышал я в прошлые нундины, что в наших местах видели Мертвую Голову.

— Мертвую Голову!

— Это, моя милая, прозвище одного ужасного человека, он хуже, чем разбойник. Разбойник ограбит или продержит в плену до выкупа и отпустит; в крайнем случае — продаст в рабство.

— А Мертвая Голова?

— Он убивает людей для одной потехи.

— Ужасно!.. кто ж он? ты часто о нем говоришь.

— Мало о нем здесь знают. Говорят, что без него Сулла не мог изгнать партию Мария; злодей помог диктатору, и диктатор платил ему по 12 000 динариев за каждого убитого, а потом сделал его патрицием и сенатором. Кроме этого, говорят, что он не делает никогда промахов ни кинжалом, ни копьем, ни стрелой, потому что он — колдун.