Наследница Ильи Муромца
Шрифт:
— Это дамасская сталь, — снова встряла Полина, которая, как вы понимаете, слышала все мои мысли и ощущала все мои чувства. — Но, кажется, в ней есть ещё и немного небесного металла, как и в твоём клинке. Вот было бы интересно посмотреть, кто победит в честной схватке: я — или Ибрагим?
Тем временем туареги, потеряв одного всадника раненым, прикончили ещё восьмерых «львов», и в итоге их осталось всего трое.
— Отступаем! — скомандовал тот, который пытался заменить туарега в ловушку. Он без трепета бросил раненого безрукого солдата
— Не думай, что они тебя оставят, — добавила перец в соль поляница. — Сейчас они спешатся, и под видом торговцев или каких-нибудь паломников проникнут в Магриб, найдут караван-сарай, где вы остановились, и просто перережут вам спящим глотки.
— Так мы и позволили, — рассеянно ответила я, наблюдая, как Ибрагим с товарищами бережно перевязывают сначала своего, а потом и врагов и усаживают их перед собой на коней. Я бы, если честно, просто оставила их в пустыне на растерзание грифам — живых и мёртвых… Эй, стоп! Это разве мои мысли? Что за кровожадность?!
— Это мои мысли, — расхохоталась поляница. — Закон войны.
— А законы милосердия тебе неведомы?
— Перестань говорить как отец! И вообще — ты мне надоела… — Полина-поляница пропала, будто выключилась, и я почувствовала себя, с одной стороны, свободной, с, а другой — одинокой. Одна радость — наш караван, медленно плетущийся из-за телеги, скоро догонят всадники Ибрагима, везущие раненых в Магриб. Вот, с кем надо путешествовать, а не с неудачниками, вроде моих спутников. Они, конечно, хорошие, но так я и до пенсии не вернусь в Москву.
…В гробу я видала такое путешествие: в прямом и переносном смысле. Для начала, кто-то из наших положил мне на веки тяжёлые металлические монеты. Спасибо, что гроб везли в закрытом виде: представляю, что было бы, раскались эти монеты под солнцем! Раньше преступникам на Руси выжигали клеймо: «ВОР» на лбу, а у меня было бы «00» вокруг глаз — то ли закос под панду-мазохистку, то ли международное обозначение туалета типа «сортир». Второе — то, что зрения у меня не было, а нюх — был. Эти засранцы, похоже, даже не стали ловить рыбу или покупать у рыбаков Аграбы — просто насобирали по берегу тухлятину разной степени разложения. Доводилось ли вам коротать ночь с разлагающимся лещом в кровати? Вот-вот.
Третье, конечно, что сам по себе гроб — это ни разу не удобное ложе. Только снаружи он кажется мягким и красивым, а на самом деле — просто доска, прикрытая простынкой. Жёстко, незашлифованные щепки колют через тонкую тряпочку во всех мыслимых местах. А почесаться нельзя, потому что ты помер. Наверняка большая часть зомби восстаёт тупо потому, что у них всё зудит, как у меня сейчас. И главное — не с кем поговорить и некому пожаловаться.
— Полина-а-а-а, — позвала я, с интонациями мужа-тюфяка, который потерял пульт от телевизора, и у него информационная ломка. — Полина-а-а-а-а-а!
— Чего ты хочешь, трупна девица? Дело
— Послушай, не обижайся. Я подумала-подумала: мне, наверное, без тебя не выжить в вашем мире, где спящим режут горло, а казнь сажанием на кол — милая домашняя забава.
— Хорошо, что ты понимаешь, — ответила Полина-поляница, голосом, полным самодовольства.
— Покажи, что сейчас желают наши и этот, Ибрагим со своими. Можешь?
— Могу, — ответила она, и тут же возникла картинка: печальная профессия псевдо-вдовы, которую нагоняет небольшой отряд всадников, пылящий по пустыне. Впереди всех скакал Ибрагим, придерживая раненого: вторая лошадь была привязана к задней луке седла и рысила ничуть не хуже ибрагимовой лошадки. Что душой кривить: я обрадовалась, что к нам присоединяются воины, которые смогут нас защитить, если этот, как его… Мокриц? Макдуф? А, Макрух!.. если Макрух снова нападёт.
— Губу не раскатывай, подруга, — заметила поляница, — я порылась у Ибрагима в голове, и у него на уме не шашни заводить с русской богатыршей, и уж тем более — не мёртвого деда охмурять. У Ибрагима есть любимая жена, красавица… Он постоянно о ней думает.
— Одна жена? — удивилась я, побывав в гареме Боруха.
— Одна. У туарегов правило такое: разрешено несколько жён, но по факту — они женятся только один раз. Жена у них в доме главная: она и пишет, и читает, и стихи сочиняет, и дела ведёт, и политические вопросы рассматривает, а муж — он вот, воин. Ибрагим, правда, грамотный, а так мужчине-туарегу позволительно грамоту не знать. Он ещё и сын аменокаля!
— Кого?
— Вождя местного. Папа — аменокаль, мама — аменокаля, из семьи инеслеменов. Ну тех, что занимаются духовным наставничеством. У них, у туарегов, всё строго с кастами: есть благородные, как твой Ибрагим…
— Он не мой!
— Да перестань! Я же внутри твоей головы! Всё знаю, но говорить не буду. В общем, есть благородные, есть инеслемены — духовенство, потом ещё имгады-козопасы, инедены-кузнецы, харатины-землепашцы и икланы — рабы.
— Благородные — это воины?
— С чего ты взяла? При нужде любой иклан может сесть на коня и навалять арабам по самые уши. Правда, потом он снова слезет с коня и пойдёт выгребать козий навоз, но в битве иклан от имгада никак не отличается.
— А ты откуда это знаешь?
— Чего тут знать-то? Батюшка мой, Илья Муромец, сроду был неграмотен, поскольку испокон веку крестьянином был. Крестьян кто грамоте-то обучает? Но к мудрости всегда имел величайшее почтение, и из набегов своих… из походов, то есть, завсегда привозил домой несколько книг, свитков или пергаментов. Говорил, что внукам достанется, которые поумнее него, сиволапого мужика, будут.
— И как, досталось?
— Внуков нет ещё. Высокоумная дочь, видишь, была у богатыря русского, да и ту он в капусту покрошил…