Наследница Ильи Муромца
Шрифт:
— Баб, сними с меня личину, а? — попросила я. — Невмоготу уже. То медведь, то принц, то дед какой-то. Не говоря уже о том, что это не моё тело, и не моё дело.
— Ты в куклы играла в детстве? — ласково поинтересовалась Яга.
— Не то, чтобы. Больше книжки читала и из конструктора машинки мастерила.
— Ну вот и НЕ МЕШАЙ БАБУШКЕ ИГРАТЬ В КУВСТРУХТОР! — прогрохотала она неожиданно мощным басом, так, что проходившая мимо фигура в парандже бессильно прислонилась к стене.
— Принцип поняла, — сказала я, и мы, освободившись от самой боевой части своей команды, под охраной сильно пристыженного Маарифа, двинулись за всадником в белом бурнусе и голубой чалме. Путь наш проходил
— Яга, слушай, а почему здесь стены из стекла, а ставни и двери — из фарфора. Раз стукнешь — и всё…
— Ага. Это ты правильно заметила: и всё. Разбить их невозможно, потому что местные ремесленники используют величайшую в мире магию, а если ты ударишь в Магрибе по любому предмету, который может издавать звук — от колокольчика до бокала — и при этом питаешь зло в отношении какого-либо жителя этого города, то звук станет таким громким, что у тебя лопнут глаза и уши.
— Страсти какие! А остальные тоже оглохнут?
— Нет, только злоумышленник. При такой защите, как ты понимаешь, даже ворота не надо ставить: ну заедет враг внутрь. Ну начнёт грабить… уронит монетку на пол, и всё — готовьте гроб. Страшное заклятие лежит на этом городе, благое для его жителей, и смертельное для злокозненных арабов. Столько уж столетий султаны Аграбы пытаются победить Магриб — всё без толку.
— Киберпанк какой-то… — и мы пошли дальше молча, потому как Яга, вроде, хотела спросить про непонятное слово, но стеснялась, а я корила себя за то, что ляпнула невпопад. Меж тем, узкие улочки Магриба ветвились и ветвились, открывая всё новые чудеса: вот дом, составленный сплошь из розовых ракушек размером с письменный стол, а щели между ними не заделаны. Но в каждую щель видна совершенно иная картина: то море, то заснеженный лес, то сад с играющими в нём детьми. Кстати, о детях: это были первые живые души, обнаруженные нами в городе, кроме напуганной тётки у ворот. Дети толпились у доступных им смотровых глазков и шумно обменивались впечатлениями. В отличие от берберов, были они все чёрно-коричневые, цвета дёгтя, и только пара из них имела более светлый оттенок кожи — вроде горького шоколада. На нас они кинули пару равнодушных взглядов, — и всё. Подумаешь, туарег сопровождает караван…
Видела я и людей: на балконе старуха развешивала стиранные бурнусы — здоровенные полотнища, женские покрывала с золотой каймой по краю, простыни и скатерти. Обычный процесс, но вот только балкон был крохотный, а уместилось на нём всё. Стоило ткани коснуться верёвки, как простыня съёживалась до размера носового платка. По краю другого балкона росли розы — прямо в воздухе, безо всяких горшков, и в обе стороны сразу, как в невесомости: одна часть тянула бутоны к солнцу, вторая — к земле. В местной пекарне я увидела гуля. Чисто отмытый падший ифрит, закутанный в бежевый саван, аккуратно таскал лотки с выпечкой и расставлял их на витрине перед пекарней. На одной крыше я заметила немалого размера телескоп, а один молодой мавр, вышедший из дома, судя по всему, на учёбу, походя сотворил из ничего сочное яблоко — видно, не успел позавтракать.
Город Магриб не казался мне таким уж страшным, как в детстве. Помните, в «Лампе Алладина» магрибский колдун был ужасно коварен и зол? Мне казалось, что в Магрибе такие все, и только сейчас я вспомнила, что того колдуна как раз и выгнали из города за его злокозненные проделки.
Вот, наконец, и караван-сарай. Слово «сарай», обозначающее на Руси нечто, наспех сбитое из досок и предназначенное
— Клопов-то у тебя хоть нет, почтеннейший? — встряла бабка, забывая, что я, в роли её мужа, всё ещё стою рядом, и говорить полагается мне. Да и всадник Ибрагима должен передать нас с рук на руки, обговорив условия.
Караван-сарай баши, в полосатых шароварах, напоминающих воздушные шары, в глупейшей феске с кисточкой на лысой голове и парчовом халате поверх трёх хлопковых, отрицательно замотал головой. Он покраснел от возмущения, и хотел ответить в том же духе, но тут его взгляд упал на меня.
— Дорогой мой! Осман Шариф! Ах, дорогой мой! Как же обрадуется твой несчастный брат, оплакивающий тебя уже шесть лун подряд! — баши прижал меня к себе, охлопал спину и бока, будто проверяя наличие пистолета.
— Размешу вас, и, не медля ни минуты, отправлю гонца к твоему дорогому брату! — пока он тараторил, у меня медленно вылезали на лоб глаза. Удружила Яга! У меня теперь родственники в Магрибе! Я посмотрела на ведьму, но злокозненная бабка делала вид, что нюхает белую розу, случайно выбившуюся из-за решётки.
— Скажи, кто твои спутники? — продолжил он. Упс, я уже всех позабыла. Но меня выручила Яга, что было с её стороны правильно: она же нас всех перемешала, да ещё и перепутала — за время путешествия одноглазым был сначала Алтынбек, а теперь, к ужасу моему, глаза лишился Маариф. Я слышала из гроба, как старуха называет Сэрва хромым горбуном, а сейчас ни следа хромоты у цыгана не было. Хорошо, что ибрагимов всадник не приглядывался к таким метаморфозам.
— Дозволь отвечу я, поскольку мой муж недавно воскрес из мёртвых и ещё не вернул себе голос, — сказала бабка. — Я — супруга благородного Осман Шарифа, эмм, Лейлах Уммана-гуля. Это его брат от наложницы отца, несчастный горбун. Вот тот старик…
— Погоди, о дочь правды! Ты говоришь, что старый Осман Шариф имел ещё одного ребёнка? Это отличная новость! Пожалуй, дослушаю до конца, чтобы обрадовать Умара Шарифа сразу всем.
— Мальчик, подобный луне, наш поздний сын — Надир Шариф…
— Я же говорили! Хорошие вести не приходят по одиночке, они — как перелётные птицы путешествуют большими стаями! — возликовал полосатый караван-сарай баши.
Бабка набычилась: она терпеть не могла, когда её прерывают.
— Вон тот кочевник с отрезанным языком — раб, этот воин, ослепший на один глаз — телохранитель моего благородного мужа, а в гробу лежит мертвец, поднятый высокочтимым Османом Шарифом, но упокоенный вашими воротами! — выпалила Яга.
У караван-сарай баши отвалилась челюсть:
— Осман Шариф стал чернокнижником? В гробу — мертвец?!
Но, опытный дипломат, он тут же справился с собой:
— Исповедовал ли мёртвый при жизни ислам?
— Нет, — ответила бабка, справедливо полагая, что Путята как крестился в детстве, так уж от православия и не отступал.
— Тогда я положу его в скудельню для неверных, — сообщил баши. — У меня есть пара рабов-христиан, которые могут отнести гроб, туда, где ему надлежит быть…