Невероятный сезон
Шрифт:
Они говорили обо всем и ни о чем в те моменты танца, которые соединяли их: о поэзии и философии, о том, как странно проходит время в обществе, будто растягиваясь, а время с близкими по духу пролетает незаметно.
– И пока танцуешь? – спросила Талия.
– С вами – быстрее всего, – сказал Джеймс, улыбаясь ей сверху вниз.
Последовало еще несколько танцев, которые едва ли стоили внимания, хотя Талии выпало танцевать с мистером Левесоном, и она нашла его на удивление разговорчивым, несмотря на его устрашающую репутацию.
Ко времени, когда Джеймс подошел, чтобы пригласить ее на
– Здесь так душно. Можем мы прогуляться по террасе? – Она хотела побеседовать, а не обмениваться фразами, улавливаемыми поверх музыки, а еще подумала, что, возможно, готова поделиться с ним своими стихами.
– Мы все пропустим, – сказал Джеймс. – И люди могут заметить.
– Пусть, – ответила Талия, и он рассмеялся.
Поздний мартовский вечер бодрил после духоты бального зала, и, пока они прогуливались по террасе, Талия поймала себя на том, что жалеет о забытой в зале шали. Сквозь окна они видели, как танцоры выстраиваются в последнем танце. В затемненном пространстве между окнами Джеймс остановился и повернулся к ней. Он взял ее за руки и склонил к ней лицо. Хотя ее пульс участился от восторга, Талия отступила на шаг. Пока не потеряла силу воли.
– У меня есть кое-что, чем хочу с вами поделиться, – сказала она.
– Поцелуй? Я скорее надеялся на это.
Она покачала головой.
– Не поцелуй… стихи. Мои. – Читать свои стихи казалось чем-то более интимным, чем прикосновения Джеймса в музее, чем поцелуй, который он надеялся разделить с ней. – Я не со многими делилась ими.
– Я польщен, – сказал он.
Талия не думала, что Джеймсу понравится ее любимое стихотворение о том, что общество ожидает от молодых леди скорее красоты, чем ума, поэтому начала с того, что написала пару недель назад: о ее тяге к путешествиям, к приключениям, в которых часто отказывают молодым женщинам.
Талия прочитала четыре коротких четверостишья, она декламировала все быстрее, борясь с ощущением, что напрасно тратит время слушателя. Закончив, она затаила дыхание, ожидая ответа, сердце бешено колотилось в груди. Холод напомнил о себе, и она задрожала.
– Вам холодно, – сказал Джеймс, притягивая ее ближе, пока она не оказалась в кольце его рук.
Она прильнула к нему, позволяя себе быть окутанной его теплом. Она ощущала близость Джеймса во время танца: его спокойствие, надежность, – но сейчас все казалось иначе, возможно, потому что эти объятия были другими или потому, что они остались одни. Ее нервы почти болезненно напряглись.
– Что вы думаете о моем стихотворении? – спросила Талия, когда ее дрожь утихла.
– Есть несколько прекрасных образов. Но я бы не ожидал меньшего от вашего утонченного ума.
Джеймс поцеловал ее в висок, и по ее телу пробежал электрический разряд, мешая думать.
– Вы опьяняете, мисс Обри… вы, ваш ум, ваши слова. Могу ли называть вас Талией?
Ее имя было тем, что предназначалось для самых близких друзей, семьи… и любовников.
– Да, – сказала она, также пробуя его имя, – Джеймс.
Оно звучало иначе, чем в ее мыслях, даже более интимно. Джеймс крепче прижал ее к себе, и она растаяла в его объятиях, ее руки скользнули по мускулам его груди,
– Талия, – сказал Джеймс, его голос был низким от эмоций, и внутри у нее вспыхнули искры.
Она подняла глаза, и он прижался губами к ее. Сначала слегка, как в музее. Затем прикосновение стало более твердым. Он поцеловал ее сжатые губы, а потом – между ними, дразня языком. Когда она открыла рот, ахнув, он скользнул в него языком, и что-то расплавленное разлилось у нее внутри. Искры на кончиках пальцев превратились в огонь, пробежавший по телу.
Талия не ожидала, что поцелуи окажутся такими приятными. Она никогда не мечтала о физических удовольствиях: держаться за руки, обниматься, целоваться. Она думала, что предпочитает более абстрактные наслаждения разума. Но это… напоминало поэзию, обретшую форму в руках, губах и жаре.
Звук открывшихся французских дверей, ведущих на террасу, привел ее в себя, и она отстранилась от Джеймса. Талия совершенно забыла о холоде и о том, где находится. Она задумалась, такие же ли розовые и припухшие у нее губы и, ну, зацелованные, как у Джеймса.
– Нам нужно вернуться в дом, – сказала она.
– Нужно, – согласился он, но не двинулся к двери, а уткнулся носом ей в шею.
Но для Талии чары были разрушены. Ее разбежавшиеся мысли начали возвращаться к ней.
– Ты сказал, что в моих стихах есть прекрасные образы. Это хорошие стихи? Я надеялась представить некоторые из своих работ для публикации, прежде чем покину Лондон в конце сезона.
Джеймс долго молчал, убирая пряди волос с ее лица. Тишина длилась так долго, что Талия начала подозревать, каким будет ответ. Она отступила от него и посмотрела на террасу. Она не хотела видеть жалость в его глазах.
Наконец, он сказал:
– Думаю, твои стихи демонстрируют талант… необычайный для девушки в твоем положении, не имеющей формального образования и доступа к миру лондонской интеллигенции. Но если все твои стихи в том же стиле, как то, которым ты поделилась, возможно, ты захочешь подождать, пока твое творчество дозреет, прежде чем подавать заявку на публикацию. Ходи со мной в салоны, слушай, как другие поэты представляют свои работы, учись, оттачивай чувство метра и темы. Тогда ты поймешь, что я имею в виду.
Талия обхватила себя руками, ее лицо пылало от унижения. Возможно, ее стихи не так хороши, как она думала… Джеймс, конечно, понял это. И она была благодарна, что он любезно указал на это, тогда как издатель, конечно, не стал бы беречь ее чувств. Только… на мгновение ей захотелось, чтобы ее здесь не было, чтобы она не стояла перед ним в смущении.
Джеймс поймал ее за руки.
– Не сердись, Талия. Ты просила правды, я дал ее тебе. Ты бы предпочла, чтобы я солгал?
«Да». Она снова услышала в мыслях голос Калли. «Лицемерка». Талия заставила себя рассмеяться, чтобы скрыть стыд.