Ночь тебя найдет

Хиберлин Джулия

Еще одна пауза.

Я качаю головой, глядя на Жуа, которой очень хочется уйти, и она маниакально выключает и снова включает свет, пытаясь привлечь мое внимание.

— Быстро, — шевелит она губами.

Я игнорирую ее и сосредоточиваюсь на трубке.

— Ты слышала вопрос?

Я давлю на нее.

— Наверное, у нее есть причина держать это в секрете. Она разозлится, если узнает, что я рылась в ее вещах. И тогда мама узнает. И папа будет сходить с ума.

Что-то в череде ее оправданий, в ее заминках внезапно

заставляет меня заподозрить, что подставляют меня, что кто-то взрослый слушает наш разговор, набирая текст на экране. Или что со мной говорит актриса, у которой был очень, очень хороший тренер по техасскому произношению.

Решайся. Быстро. Прямо сейчас.

— Этот номер перестанет работать, как только мы отключимся, — говорю я быстро. — Никогда больше не звони на горячую линию Буббы Ганза. Я дам тебе свой номер и номер копа, которому я доверяю. Его зовут Майк Романо. Позвони кому-нибудь из нас. Мы тебе поможем. Не привлекая лишнего внимания.

Я тарабаню цифры в тишину.

— Ты все еще здесь?

Срываю наушники, надеясь, что она не отключилась раньше.

Жуа так стремительно гасит верхний свет, что мне приходится нащупывать рюкзак в темноте. Когда я подхожу к двери, ее поведение резко меняется. Откровения закончились.

Она подгоняет меня по коридору, вталкивает в лифт и нажимает кнопку вестибюля с той же маниакальной настойчивостью, с какой включала и выключала свет в офисе. Когда двери начинают закрываться, Жуа протискивается обратно в коридор.

Стучит по своим умным часам «Эппл».

— Пожалуй, спущусь пешком по лестнице. Надо замкнуть круг.

Ее последние слова скользят в щель шириной в два дюйма, прежде чем двери лифта со щелчком закрываются.

— Мне жаль, — произносит она. — У меня не было выбора.

Что бы Жуа ни имела в виду, я чувствую, что это разом правда и ложь.

Я выхожу из здания и перекидываю рюкзак через плечо. Техасская ночь встречает меня невыносимой духотой. Уже после одного квартала пот с меня катится ручьем. Идея оставить машину на городской парковке казалась хорошей, когда улица была залита солнцем и кишела людьми. Я напрасно трачу несколько тревожных минут, оглядывая темные ряды автомобилей в поисках своего «рэнглера» вместо джипа, на котором сюда приехала, — новенький блестящий внедорожник любезно подогнала к дому автомастерская, куда отбуксировали мой автомобиль.

Несколько облачков несутся по небу цвета чугунной сковороды, словно играя в пятнашки. Молодая луна означает, что сегодняшнее дежурство у дома Майка отменяется. Сидя в джипе с закрытыми дверцами и опущенными стеклами, я вдыхаю пьянящий маслянистый запах кожаных сидений и выдыхаю токсины Буббы Ганза. Я представляю, как они выплывают из окошек тошнотворным розово-желтым облаком, пахнущим мочой и желудочной микстурой.

Я вожусь с набором высокотехнологичных кнопок и лампочек на приборной панели. В другое время я бы пищала от восторга. Но мой телефон, спрятанный в одной из хитроумных ниш,

мигает, как игровой автомат.

Мне страшно заглянуть в «Твиттер» и увидеть, что из меня сделали. Я беспокоюсь о том, что ждет меня на пороге дома — журналисты, фанаты Буббы Ганза, Джесс Шарп или таинственный преследователь с мешком шармов.

Шоссе между Далласом и Форт-Уэртом — море горящих фар и полуприцепов с сонными шоферами. Свернув в свой квартал, я притормаживаю и подкрадываюсь к дому моей матери.

Тихое осиное гнездышко с бурлящими черными дырами.

Я проезжаю мимо. Пока никого, но я уже чую их приближение.

Я могла бы сказать, что не знаю, почему оказалась рядом с домом Соломонов в десять часов вечера, направив на окна подзорную трубу. Но это все равно, что сказать, будто я не знаю, почему направила телескоп на экзопланету, которая в конце концов мне подмигнула. Потому что надеюсь на везение. Надеюсь хоть что-нибудь разглядеть. Потому что нечто, чему я не знаю имени, зовет меня.

До сих пор мне удалось разглядеть пятнистую шкурку трехцветной кошки под уличным фонарем и копа в машине перед домом, включившего на минуту фонарик, — сигарета свисала у него изо рта, и ему было скучно.

Особняк Соломонов представлял собой неосвещенную бездну. Без источника света в окне мой телескоп ничего не обнаружит. Это только приблизит ко мне тьму — должно быть что-то, что подсветит ее.

Я мысленно благодарю неизвестного мне сотрудника автомастерской, который был настолько любезен, что выгрузил содержимое багажника моего автомобиля на заднее сиденье арендованного, включая этот бесценный и мощный телескоп, с которым я ношусь, как школьник-бейсболист всюду таскает с собой сумку с битами. Его легко установить на штатив, если выдастся чудесная ночь. Ему далеко до мощнейших телескопов, установленных на крыше моего убежища в пустыне. Однако его восьмидюймовое зеркало позволяет увидеть кольца Сатурна. Или кольца матери с дочерью, которые вышли прогуляться в соседнем квартале.

Мне было примерно столько же, сколько этой девочке, когда у меня появился первый примитивный картонный телескоп. Я часами шпионила из окна через линзу из бутылки кола-колы. Эти размытые приближенные изображения подарили мне первое ощущение власти и контроля. Это я тянулась к этим видениям, а не они ко мне.

Я возвращаюсь к особняку Соломонов. В окне третьего этажа мерцает свет. Прежде чем я успеваю увеличить изображение, мерцание исчезает. Комната Лиззи, если я правильно рассчитала.

Я перефокусирую объектив, направляю его на окно и больше не отвожу глаз: терпеливый профессионал в ожидании проблеска света.

Мое терпение вознаграждено, я вижу красный холодильник с жестянкой пива «Курс» и ярким походным фонарем сверху. Складной стул.

Я в квартале от особняка, но достаточно близко, чтобы разглядеть складки на щеках Маркуса Соломона.

Мой телефон будит всю округу, а ведь я была уверена, что выставила режим «Не беспокоить». Я чуть не сбиваю прицел.

Моя сестра.