Ночь тебя найдет
Шрифт:
— Смысл в том, что невиновная женщина не должна сидеть в тюрьме за преступление, которого не совершала. Смысл в том, что похититель должен ответить за свое преступление. А твоя сестра заслуживает того, чтобы знать, кто она на самом деле. Мы все связаны, все отмечены, Жуа.
Элис наклоняется вперед:
— Пожалуйста, послушай ее. Нашей семье придет конец, если я вернусь домой и буду делать вид, будто ничего не случилось. Ты не сможешь изменить то, что я — это я. — Она кладет руку на плечо Жуа. — Не пугайся, но я вспомнила палатку на заднем дворе Вивви до того, как ее увидела.
Это правда звучит нелепо. И все же я наизусть помню рисунок Эмм. Колючее черное небо, рябая луна, девочка на первом плане, которая выбивается из общей картины.
Я наблюдаю, как меняется лицо Жуа. Она верит, что молчание ее матери отдает зловонием правды, верит в альбомы, где нет лица Лиззи, в исследования ДНК, которые не лгали про О. Джей Симпсона [43] и не лгут про Элис. А не верит она в то, что у меня с ее сестрой есть мистическая связь.
— Ты не понимаешь, о чем просишь, — говорит она наконец. — Его жестокость. То, с чем мне пришлось мириться. Из-за него я чувствую себя... нечистой. — В ее руке позвякивает брелок, украшенный радужным флагом. — Бога ради, я лесбиянка! Если бы он узнал, то уволил бы меня, не сходя с места.
— Держу пари, ему наплевать. Ты, как никто, знаешь, прежде всего он шоумен. Он не из тех, кто хоть во что-нибудь верит.
Жуа распахивает пассажирскую дверцу.
Пауза.
— Ладно, — говорит она.
— Что?
Она резко поворачивает голову:
— Я сказала, что согласна. Ты не можешь раскрывать в эфире имя моей сестры и то, что она дочь Буббы Ганза и Никки Соломон. Ее не впутывай.
Я с облегчением киваю:
— Разумеется.
Жуа — исследовательница, сестра, хамелеон — замыкает круг.
— Прежде чем ты уйдешь, — говорю я нерешительно, — я хотела спросить. Ты упомянула, что моя мать называла похитителя Гаутамой.
— Верно. Я все ссылки перерыла, но не нашла в этом ни капли смысла.
— А не мог это быть Гауптман? — Я произношу имя по буквам. — В последние дни из-за опухоли маму порой было трудно понять.
Жуа колеблется:
— Наверное, мог. А что?
Я отмахиваюсь:
— Да ерунда.
Жуа сверлит меня своим бульдожьим взглядом. Согласие между нами слишком хрупкое, чтобы я могла пойти на попятную.
— Имя Гауптман встречается в журнале звонков моей матери, — объясняю я. — Это псевдоним. Она придумывала прозвища для клиентов, чтобы защитить их тайны и имена. Мне кажется, ей вполне могло прийти в голову это прозвище для обозначения похитителя. Бруно Гауптман был осужден за похищение и убийство ребенка Чарльза Линдберга. Это преступление случилось в прошлом веке, поставив американского героя на колени задолго до того, как стало известно о его симпатиях Гитлеру. Ее всегда завораживали детали дела Линдберга. Огромное количество писем с требованием выкупа. Конструкция лестницы под окном детской. Вероятность того, что в лесу в четырех милях от дома Линдбергов был найден мертвым другой младенец. Маму увлекала идея, что ребенок Линдбергов жив, несмотря на то что Бруно Гауптмана казнили на электрическом стуле. Это была одна из сказок, которые мама
Теперь уже я болтаю без умолку. По лицу Жуа я вижу, что она смущена, но все еще ждет объяснения, которого я не хочу ей давать.
— Видишь ли, мне не кажется, что тот звонок моей матери был вызван чем-то сверхъестественным, — говорю я неохотно. — Не думаю, что это был сон или видение. По-моему, кто-то из клиентов просто поделился с ней тайной, а она не захотела уносить ее с собой в могилу.
Я храбро паркуюсь на подъездной дорожке и впервые за несколько дней пытаюсь справиться с несговорчивой парадной дверью. Вероятно, после суток без происшествий полиция прекратила надзор. Соседи спят. Тени во дворе разбил паралич.
В кровати разум и тело не способны ни уснуть, ни хотя бы замереть, как парализованные тени. Я не доверяю Лиззи никому, кроме себя. Я чувствую каждой клеточкой своего существа — экстрасенсорной или нет, — что, если полиция вмешается, похититель ускользнет. И тогда жди беды. Чувствую, что мне необходимо вмешаться. Я — третий лишний на хрустящей тропе из стекла. Как там говорила моя мама? Экстрасенсу необязательно всегда видеть путь, достаточно знать, куда поставить ногу.
Телефон вибрирует. Я смотрю на определитель номера. Как будто Шарп поставил жучок у меня в голове.
— Что надо? — грубо спрашиваю я.
— Ты серьезно? Спрашиваешь, что мне надо? Кто, черт подери, были те две девушки в особняке Соломонов? Я чуть не арестовал всех троих.
— Но не арестовал же, — парирую я. — До моего вмешательства это расследование топталось на месте. Твои детективные инстинкты должны подсказать тебе держаться в стороне.
В темноте у меня перехватывает дыхание.
— Каскадерши умирают ужасной смертью. — Его голос гремит, как у самого Господа.
— Пока, Шарп.
Я забываю про сон.
Листаю «Твиттер» Буббы Ганза.
Без надзора Жуа там полный бардак.
Мемы с бровями, мемы с Лиззи, с инопланетянами, со мной. Как и предсказывал Бубба Ганз, мой твит о том, что он окончил университет Южной Калифорнии, уже теряет популярность. Он продолжает меня троллить, но в основном из-за дела Лиззи. Я знаю, в рукаве у Буббы есть козырь, но надеюсь, что сумею его опередить.
Интересно, Жуа прямо сейчас разговаривает с ним по телефону, умоляя вернуть ее, или решила подождать до утра? Или все же передумает?
И могу ли я ей доверять?
Я возвращаюсь к делу. Какие доказательства она мне предоставила? У меня есть ее слова, что у Элис общая ДНК с Буббой Ганзом и Никки и что Жуа действительно разговаривала по телефону с моей мамой. А что, если Жуа и Элис что-то замышляют? Вместе с Буббой Ганзом? Я ведь так и не знаю настоящего имени Жуа.
Но фенечка! Ведь Элис действительно ее узнала. Уставившись в потолок, я перерисовываю схему, которую начертила за кухонным столом, только теперь делаю это в голове.