Ночь тебя найдет
Шрифт:
Первый шар. Лиззи, она же Элис из Мэна.
Второй. Никки, ее мать, отбывающая срок в тюрьме. Бубба Ганз, биологический отец Элис.
Маркус, многострадальный муж. Челнок, любовник Никки, живой или мертвый.
Моя мать, любительница вмешиваться, определенно мертвая, но все еще играющая свою партию.
Я отодвигаю Жуа в сторону, как одинокую Луну.
Вывожу имя Гауптман, парящее в воздухе, словно прядь темной энергии. Псевдоним ли это для того, кто уже есть в моих шарах? Или это новый персонаж, которого знала моя мать? Кто-то,
Я разочарована. Если уравнение не работает, значит ошибка в первоначальном допущении. Я была почти на сто процентов уверена в его правильности; выходит, я ошибалась.
Я вылезаю из постели и следующий час тереблю страницы маминых книг, роюсь в ее ящиках, перебираю карточки, гадая, не пролистнула ли единственную зацепку, которая приведет меня к Гауптману?
Включаю автоответчик, поток усох до ручейка звонков от телепродавцов, обеспокоенных продлением гарантии на «бьюик», который мама продала три года назад, и вирусом для «мака» на ее компьютере с «виндоуз». Вчера я оставила сообщение о ее смерти, и, похоже, это сработало. Ее клиенты уходят.
Меня накрывает в 3:43 ночи, когда я обвожу пальцем звезды в созвездии Андромеды.
У меня появляется идея, возможно пустая.
Я встаю.
И снова задаюсь вопросом, что значит «слишком поздно»? Когда «слишком поздно» переходит в «слишком рано»?
Я разворачиваю джип, когда в кухонном окне, которое всегда освещено, появляется личико Эмм.
Рановато она вернулась от отца. Машина ее матери стоит на подъездной дорожке.
Эмм нашла самый чистый уголок в сердце моей матери. Я рада, что хоть кто-то его нашел. Мы с Бридж обитали в кратерах и тенях ее сердца.
Рука Эмм трепещет, словно крохотная птичка, когда я выезжаю в темноту улицы, а мамин пистолет лежит рядом со мной на сиденье.
Брандо Уилберт живет в наименее привилегированном и самом опасном жилом комплексе Форт-Уэрта, простейшей четырехэтажной коробке из грязно-белого кирпича, втиснутой между вздымающимися горами мусора. Днем это горькое американское высказывание о выброшенных людях и вещах. По ночам кино в жанре Апокалипсиса, напоминающее мне, как видит вселенную Джордж Лукас — открытый космос как нечто лязгающее, нечистое, разбитое. Лукасу хватило проницательности добавить в свои фильмы энтропию как научную меру беспорядка.
Я отдаюсь на волю энтропии, взбираясь по неосвещенным бетонным ступеням, усеянными косяками и разрисованными мочой. Никому нет дела до использованных гильз и крышек от пива «Шайнер» в углах. Тишина такая зловещая, что я слышу собственное дыхание.
Я воображаю напряженных матерей и отцов, их лица тают в чернильном сумраке за окнами, а пальцы играют со пусковыми крючками. Я достаю из сумочки свой пистолет, не надеясь, что здесь он меня защитит, и шагаю вдоль узкого балкона.
Гофрированная алюминиевая фольга на окнах лидирует почти в каждом блоке, мимо которых я прохожу, и только один оптимист украсил окно Сантой-светоуловителем. В центре фиолетового носа зияет идеальное пулевое отверстие.
Направив пистолет в пол, я проскальзываю в такие глубокие тени, что считаю шаги между дверями. Останавливаюсь, провожу пальцами по цифрам. Через три двери стучусь.
Брандо не выглядит удивленным, увидев на пороге своей 212-й квартиры меня с пистолетом.
Протягивает руку, забирает пистолет, словно тарелку с печеньем, достает магазин и патрон из патронника, сует в карман и возвращает мне пистолет.
Пожимает плечами:
— Привычка.
Взгляд прикован к больничному браслету у меня на запястье.
— Моя сестра умирает? — спрашивает он.
Я не отвечаю. Позволяю ему закрыть дверь, уже зная, что, если дойдет до рукопашной, бой не будет ни близким, ни честным. Я почти уверена, что Брандо намерен меня обмануть.
Я говорю себе, что он может забрать все мои пули. У меня есть дополнительный арсенал. Девочка на больничной койке.
Я прячу пистолет в сумочку, а Брандо наблюдает за мной с тренированной небрежностью, которую мальчишки-южане начинают практиковать с пяти лет.
Он босой, без рубашки, джинсы расстегнуты. В крошечной студии резко воняет засорившимся измельчителем пищевых отходов и пивом, а кондиционер с шумом разносит зловоние.
Четверть пространства поглощает двуспальный матрас. Два угла Брандо выделил для одежды, отдельно чистой и грязной.
На карточном столе лежат четыре пистолета, набор для чистки оружия, солонка, перечница, колода перфорированных игральных карт из сувенирной лавки в Лас-Вегасе, открытый пакет чипсов из тортильи и банка «Призрачной перечной сальсы миссис Ренфро».
Мусор из высокого ведра на кухне вываливается через край. Уж не знаю, радоваться ли, что дверь в туалет закрыта.
Я отказываюсь от пива, а он достает бутылку теплого «Шайнера» из верхней из четырех коробок рядом с холодильником. Выпивает залпом полбутылки, вероятно, чтобы произвести на меня впечатление.
Привычным движением присаживается бедром на карточный столик, покачивает босой ногой. Ногти на ногах напоминают крошечные ножи.
— Я присматриваю другую квартиру, — говорит он. — Это временное пристанище. Так что там с сестрой?
— Насколько я знаю, без изменений. Я здесь для другого. Хочу заключить сделку. Я знаю, ты записал то, что вычеркнул из письма моей матери. Знаю, ты записываешь все, что вымарываешь. Уж такой ты человек. Гораздо смышленее, чем о тебе думали твои учителя.
Он одаривает меня ухмылкой:
— Ты все правильно поняла. Я умен, но у меня не было случая это доказать. — Он допивает пиво, постучав по донышку, чтобы вытекла последняя капля. — А что касается сделки, ты можешь предложить мне только одно.
— Я не могу спасти твою сестру. И даже обещать не стану.
— Ты могла бы ее навестить, — принимается он меня упрашивать. — Намазать ей лоб каким-нибудь чудесным маслом. Сказать моей матери, что после этой жизни есть другая. Ты же в это веришь? И ты можешь носить этот браслет на случай, вдруг что-то придет из потустороннего мира.