О той, что любила свободу
Шрифт:
Кэролайн сидела в швейной комнатке, где перед балами ей примеряли платья. Сжав с силою руками колени, она бегала потерянными глазами по стенам со слегка обшарпанными старыми обоями, по голубым шторам с цветами. Три года назад она стояла в этой комнате в тот вечер, когда в доме князя Петровского был бал. Марфа застегивала ей корсет, а Кэролайн было так больно, что она заливисто хихикала, хватаясь одной рукой за живот, всякий раз, как кухарка затягивала шнурки.
– Перестань! Стой прямо и не гогочи, я не могу затянуть, – ворчала Марфа Никитична, обращаясь к
– Ой, я не могу, тетечка Марфа! Мне так смешно! – кричала девушка, что было сил.
– Вот же и впрямь ты, душа моя, с ума сошла: больно ей, а сама смеется. Как тебя понимать? Что ты за человек? – бурчала под нос Никитична.
– Ох, знали бы вы, голубушка Марфа Никитична, как я теперь счастлива! – шепнула Кэролайн, тихо вздыхая.
– Уж я догадываюсь: ты у нас всегда счастлива не от чего!
– Нет… нет, голубушка, я нынче счастлива совсем не так, как я была счастлива раньше. Ничего вы не знаете совсем! – она закрыла стыдливо глаза, понимая, что сказала лишнее, но не могла сдержаться.
– А чего это еще такого я не знаю? Ты, душечка, что ж это: от мамаши чего утаила? – обеспокоенно встрепенулась Марфа и остановилась.
– Нет! – спешно бросила Кэролайн в испуге, – нет, Марфа Никитична, ничего не скрываю… это я просто так сказала.
– Ой, дитя, наделаешь глупостей… – вздохнула кухарка в ответ,– ты не забывайся и не размягчайся, смотри, а то как бы чего не сотворила ты со своим «счастьем», а то ведь матушка твоя сляжет потом с горя, – она взяла в зубы лишнюю ленту.
Не знала тогда Марфа Никитична, что ее маленькая «душечка» уже всю неделю встречалась с господином Майклсоном, что с ним стала она женщиной и что давно уже в душе отдала ему себя всю.
И вот другая женщина из прислуги уже закончила делать юной графине прическу. Кэролайн посмотрела на себя в зеркало: в отражении она увидела свежую, взволнованную, но очаровательную красавицу с раскрасневшимися щеками. Она вскочила с табурета и закружила в гостиную.
– Маменька, ну, посмотрите, что за волшебство со мной сотворили мои любезные нянечки! – ее счастливая улыбка, словно ворвалась в гостиную комнату и осветила каждый ее уголок.
– Ах, какая наша Каролина Васильевна царевна! – радостно всплеснула руками Марфа Никитична.
Было еще около часа до отъезда. Кэролайн не хотелось сидеть дома, и она тихонько ушла в сторону соседней деревни, где была дубовая роща. Был там у нее один любимый дуб – самый огромный и самый старый, у которого она любила читать, петь песни и просто мечтать в одиночестве.*
Кэролайн грациозно взяла свою шелковую шаль за оба края, развела руки и стала кружиться, подняв кверху голову. Полуголые кроны осенних деревьев водили хоровод вместе с ней, в лицо изредка дул прохладный ветер, а из-за рощи поднимался туман, окутывая собой все вокруг. Кэролайн было приятно мечтать о Клаусе, прокручивать в голове диалоги, которых между ними не было, представлять, что ждет их в будущем.
В девять часов вечера семья Полетаевых явилась на бал безо всяких
На балу все было торжественно, но не вычурно. Обсуждали по большей части политику, экономику, а уж пропустить рассказ князя Петровского о том, как он в мае был на освещении Храма Христа Спасителя в Москве, никто и не смел.
Кэролайн тревожно бродила по залу, ища глазами Клауса. Она измяла свой веер и была готова уже уехать отсюда. Заиграл вальс. Девушка остановилась, задумалась и печально опустила глаза в пол. Но уже через секунду она почувствовала его близость и услышала вкрадчивый, мужественный голос.
– Не желаете потанцевать, мисс Кэролайн? – его лицо осветила улыбка, а одна бровь изогнулась дугой, – или вам больше нравится «графиня»?
Кэролайн задорно засмеялась. С каждой секундой ей казалось, что Клаус становится ей все роднее.
– С превеликим удовольствием!– радостно почти закричала она.
Они оба засмеялись. Мистер Майклсон взял хрупкую ручку графини, обнял ее стан, и они закружили по залу. Он всегда смотрел только на нее: на непослушную выбившуюся прядь, на живые, сумасшедшие глаза, бегающие по всем предметам, что были в зале. И когда Кэролайн вдруг находила его взгляд, Клаус глубоко вздыхал, приоткрыв рот, и с восхищением отвечал ее глазам. Она смотрела на люстры, на черные костюмы, на юбки, кружева, жемчуг, украшающий шеи и руки дам, а потом Кэролайн с наслаждением возвращалась к любимому лицу. Когда стихла музыка, Клаус оставил руки и талию девушки. Затем он улыбнулся своей спокойной, обворожительной и загадочной улыбкой, кивая возлюбленной на дверь, где была комнатка для отдыха. Кэролайн терпеливо выждала, когда он скрылся в дверях, и, подобрав подол платья, побежала через толпу гостей за ним.
Запыхавшаяся, Кэролайн закрыла дверь и прижалась к ней, задорно смеясь. Клаус подошел к девушке неторопливо и припал лбом к ее виску. Наконец, они остались вдвоем.*
Они ждали этого целые сутки с момента последней встречи. Кэролайн со всей своею молодой силой обхватила руками шею любимого и поцеловала его. В ответ Клаус прижал ее талию к себе столь крепко, что от давления его объятий и злополучного корсета Кэролайн начала задыхаться.
– Родненький мой, пусти! – захохотала она.
– Что случилось? Я сделал тебе больно? – обеспокоенно спросил мистер Майклсон, замешкавшись.
– Ты у меня такой хороший, я знаю, и так меня обнимал… – она тяжело вздохнула, – но если б ты только знал, какая беда с этим корсетом: он меня душит!
Они дружно засмеялись: им так хорошо было, что даже представлялось, будто без этих умилительных нелепостей было бы даже скучно.
– Ну… я бы мог помочь, – с еле скрываемой ноткой нетерпения в голосе сдавленно произнес он.
– Да, конечно, была бы тебе признательна, – тихо ответила она, разгадав его намерения, – ослабь, пожалуйста, шнурки.