Облака и звезды
Шрифт:
— Мурад, готовь метровку; Хаким, будешь делать пикеты. Да смотрите не путать счет, а то заставлю перемерять.
По буссоли беру направление на барханы, указываю Мураду ориентир. Братья начинают работать. Я сажусь на песок, упираюсь подбородком в колени. Зачем? Ну зачем все это? Рельеф, растительность и без того известны — везде одинаковы. А длину визира можно определить приблизительно — сотня метров больше или меньше, какая разница? Существенной ошибки не будет, — сколько их уже перемеряли. В Каракумах все на одну колодку.
Братья уходили все дальше.
Скопление барханов начиналось на втором километре. Придется записать. Я кратко отметил: «мелкобарх. п-и… Выс. 3 м». Измерять не буду — глаз наметан.
Вот наконец и скопление. У подошвы бархана сидят Мурад и Хаким, громко говорят по-туркменски. Увидев меня, умолкают. Хаким трет покрасневшие глаза.
— Почему очки не взял? — строго спрашиваю я.
— В очках плохо, пот мешает, — смущенно говорит Хаким.
— А песок не мешает?
Хаким перестает тереть глаза, подымается с земли.
Молча возвращаемся на главный ход. Я останавливаюсь вытряхнуть песок — уже набился в рукава, за воротник спецовки. Это только начало…
Из-за бугра выглянули саксауловые вешки. Я делаю описания в обоих журналах, почти не глядя на рельеф, на растения. Здесь сплошной пастбищный массив. Так надо и отметить, нечего долго возиться.
Ветер усиливается. Идти все труднее. Я сверяюсь с планшетом — узнать, далеко ли еще до конца хода. Прикладываю стрекочущую на ветру ленточку миллиметровки, считаю в уме — всего пять километров. Не так уж много, если работать в хорошем темпе. Хотя нет! Какое там! Я ведь совсем упустил из виду второй, последний визир. Его надо тянуть к барханному скоплению в конце хода. Это добрых два километра туда да два обратно. Итого четыре. Плюс пять на главном ходу. Вот тебе и закончили работу… При таком ветре до темноты хватит…
Я повернул кепку козырьком назад, натянул ее на уши, иначе сорвет. Двинулся, с трудом пробивая невидимую упругую ветровую стену.
Но вот рабочие, идущие впереди, остановились. Я облегченно вздохнул. Ага! Уже невмоготу? Так и объясним начальству! Нельзя же мучить ребят — школьники, десятиклассники… Сам Курбатов сказал: «Станет не под силу — вернемся». А тут и не под силу, и смысла нет.
Взглянул на рабочих. Стоя на вершине бугра, они пристально смотрели куда-то вправо, потом нерешительно оглянулись, снова пошли по ходу. Что там? Верно, заяц пробежал. А я-то думал, устали. Нет, хоть с утра до ночи будут носиться по буграм… Что им? Болтают, смеются, глазеют по сторонам… А тут вези за двоих, при штормовом ветре работай…
Я поднялся на бугор, где только что стояли близнецы, взглянул вправо. Метрах в ста одна из вершин сильно расширилась По склону сползали небольшие песчаные языки. Язва выдувания, маленькая, единственная, но язва… Обследовать ее — это задержаться, а я и так еле двигаюсь. От усталости ноги подкашиваются. Песок набился в уши, слепит глаза, режет за воротом спецовки. А язва — это же не барханные пески. Выпас здесь незначительный — овечьих «орешков» не видно. Значит, угрозы для пастбищ нет.
В изнеможении я спустился с бугра. Итак,
Я открыл флягу — во рту пересохло… Как мало воды… Сколько раз обещал себе не пить в песках, только полоскать рот… Придется, пожалуй, попросить воды у рабочих. Они никогда не пьют в поле. Хотя нет, не стоит: начнутся смешки, пересуды; в лагере всем расскажут — инженер две фляги выпил.
Сел на песок. Надо передохнуть, подумать… Для чего мы сейчас все тут мучимся, какая от этого польза для дела? Никакой! Обследована большая часть участка, почти вся площадь. Так что же страшного, если по аналогии с ней нанести на планшет все остальное? Впереди считанные гектары, и на них такие же бугры, такие же барханы.
Я крикнул:
— Э-эй!
Братья не обернулись, хотя шли невдалеке, — ветер глушил голос. Цепочку следов заметало на глазах. Вот так песчаные бури губили встарь целые караваны…
А если сложить ладони рупором?
— О-го-го!
Я замахал кепкой. Наконец-то услышали, остановились. Ну чего стоять? Семнадцать лет, а по развитию — дети… Наконец-то поняли, идут обратно.
— Вот что ребята, — сказал я подошедшим близнецам. — Дальше мы не пойдем: нет смысла, здесь везде одно и то же.
— А флаг? — нерешительно спросил Мурад.
Флаг… Вот она, курбатовская романтика… До нее ли сейчас?
— Мы идем к машине, — строго сказал я. — Понятно?
Мурад нахмурился, повернувшись к брату, горячо заговорил по-туркменски. Хаким пожал плечами. Братья, не глядя на меня, пошли назад.
Грузовик ждал в условленном месте, на такыре. Басар спал, согнувшись на сиденье. От стука брошенной в кузов лопаты проснулся, протер глаза.
— Окончили? Рано сегодня, по-ударному. Значит, сняли красный флаг?
Я не ответил, стал просматривать полевой журнал. Хотелось прилечь отдохнуть. Но где? В кабине — шофер, в кузове — близнецы… Еще заведут разговор о флаге…
Солнце, набухая желтизной, тяжело опускалось к закату. Но ветер дул с прежней силой. Я опустился на землю, поднял воротник спецовки и незаметно задремал. Очнулся от крика:
— Идут! Наши идут!
Стоя у кабины, Басар махал кепкой.
Я поднялся с земли. В розовом свете короткой каракумской зари по такыру двигались темные фигурки. Позади всех шел начальник с женой. Подойдя к машине, Инна Васильевна сразу же опустилась на подножку кабины — сильно устала.
— А, геоботаники уже здесь? — сказал начальник. — Ну как, тяжеленько пришлось? Нас тоже чуть не засыпало в шурфе.
— Да, трудно было, — сказал я.
— То-то, вы даже флаг позабыли снять. Подходим — полощется на последней вешке. Ну мы его для вас прихватили. Вот он, возьмите.
Флаг… Опять флаг… Я еле сдержался, чтобы не ответить резкостью. Сказал коротко:
— Отдайте ребятам. Им это интересно.
И вдруг увидел: близнецы, выйдя из машины, молча смотрят на меня. Заметили мой взгляд, смущенно потупились.