Облака и звезды
Шрифт:
Расположившись у подножья склона, Аполлон Фомич с преданной улыбкой взирал на патрона. Кинь кус — подхватит на лету, как метровку или эклиметр.
Но Лев Леонидович, не думая ни о чем, сосредоточенно кушал; лицо его выражало наслаждение, почти счастье.
Вдруг от шурфа в конце такыра донесся голос Ларисы:
— Вниманию посетителей зоопарка: кормление хищников ровно в полдень.
Я встал, подошел к шурфу.
— Тише! Все слышно!
Лариса махнула рукой:
— Пусть! Авось скорее выгонят.
Сидевшая рядом Инна Васильевна удивленно взглянула.
— Как? Вы же
Лариса нахмурилась.
— Вы это серьезно?
— Конечно. А разве не правда?
— Значит, вы слепы, ничего не видите.
— Почему? Мы всё видим, — тихо сказала Инна Васильевна.
— Ага! Тогда я начинаю понимать, почему вы нас вызвали: хотите утвердить свою правду — поиск, искания… Берегитесь. Кривда не одной правде уже ноги сломала…
— Ну зачем же усложнять, — усмехнулась Инна Васильевна, — просто нам очень хотелось получить переходящее Красное знамя, и притом из рук главы экспедиции, самого Федора Михайловича Стожарского. Инженерам и рабочим он, по местному обычаю, обеими руками крепко пожмет руку, с начальником отряда расцелуется. Потом — кратенькое слово: о нашей неугомонной молодежи, опережающей стариков, о стариках — ветеранах пустыни, что холят и лелеют эту неуемную молодежь. Тут он обернется к первому ряду: «Вечно юные душой ветераны — вот они: наш Лев Леонидович и Агнесса Андреевна».
— А из зала крикнут: «И Стожарский», — вставила Лариса, — но он не обратит внимания.
— Разве вы уже бывали здесь на таких торжествах? — спросила Инна Васильевна.
— Здесь нет, я же первогодок в Каракумах. А вы?
— Тоже нет.
Они рассмеялись. Я искоса посмотрел на Ларису: очень некрасивая, но очень умная девица. С такой держись: оплошал — срежет.
— И все-таки у вас было бы Красное знамя, — вздохнула Лариса. — Если по правде — большая награда… Помню, как выносили его на пионерских сборах, на торжественную линейку. Ребята подняли руки — салютуют, и от волнения губы дрожат… Но где вам получить! Оно третий год стоит в палатке Баскаковых, в их гостиной. Полотнище развернуто — места хватает…
— Вот видите, — вздохнула Инна Васильевна, — а получи мы — сразу зачехлят, поставят в профкоме, при штабе. У нас хранить негде — в обычную палатку не войдет.
— И все-таки вы нас вызвали, — упрямо повторила Лариса, — пусть на свою голову, а вызвали.
— По-вашему, лучше насвистывать «Маленьких лебедей»?
Лариса ничего не ответила.
— Не понимаю! — Инна Васильевна сердито взглянула на Ларису. — Почему вы их не бросите?
— Что вы! Как можно! — строго сказала Лариса. — Они же воспитывают меня и как специалиста, и как человека, учат хорошим манерам. Это сейчас так редко встречается… И многого уже добились: склоны я больше не обследую, делаю общие описания по инструкции, укладываюсь в хронометраж.
— Так уходите самовольно! — почти крикнула Инна Васильевна.
Лариса вяло махнула рукой:
— Куда? Стожарский объявит дезертиром, выдаст волчий билет…
— Боитесь Стожарского?
— Боюсь! В песках он — сила. Не таких, как я, гнул. Воспротивишься, сомнет, как танк, в бархан вдавит…
Лариса оглянулась, заметила меня.
— А, молодой человек!
Я усмехнулся:
— Как вы?
— Как я, — печально кивнула Лариса.
Солнце перевалило за зенит, но в пустыне стало еще жарче, голые пески раскалились, к ним было боязно притронуться. Дрожащие потоки сухого, горячего воздуха подымались снизу. От света, от зноя перед глазами мелькали быстрые темные пятна, на руках, на лице летучей белой пылью выступила соль.
В горле сильно покалывало. Нестерпимо хотелось пить, но воду, как всегда, берегли — ее было мало: только прополоскать рот.
Вдали, на вершине показалась фигура Вахрушева.
Лариса поднялась.
— Достанется мне из-за вас, скажут: «Переметнулась к неучам, уронила честь ведущего отряда, вот она, благодарность современной молодежи» — и так далее. Слова все как пирожки на тарелочке — заранее готовы. — Она протянула руку Инне Васильевне. — Вставайте! Будем пока что насвистывать «Маленьких лебедей».
Лариса пошла на середину такыра, куда с бугра спускался Вахрушев. Он снял бобриковую кепку, полой спецовки протер очки.
— Жарко… — Глаза его стали маленькими, сощуренными, как у всех близоруких. — Язвочка пустяковая, — он взглянул на Курбатова, — вы засекли ее, и ладно. Барханное скопление далеко?
— Нет, через два пикета.
Все снова двинулись по ходу. Но теперь в колонне произошло резкое размежевание: чета Баскаковых уверенно шла рядом с Вахрушевым. Даже Аполлон Фомич следовал всего в полушаге от начальства. Зато мы, курбатовцы, двигались словно бойцы наголову разгромленной воинской части. Особенно подавленным выглядел сам начальник. Как посторонний человек, шел он вдали от всех.
Но вот мы достигли пересечения главного геодезического хода и отходящего в сторону барханов бокового двухкилометрового «уса» — визира № 1. Вахрушев нетерпеливо смотрел на подходившего Курбатова.
— Мы вас ждем.
Старший мелиоратор преобразился неузнаваемо. Бобриковая кепка сидела набекрень, придавая ему почти лихой вид. Перевязь полевой сумки прихвачена брючным ремнем. Брезентовые голенища подтянуты. Казалось, Вахрушев готовится к бою с многолетним своим врагом — барханами.
Вначале кругом расстилались те же живые зеленые бугры, увенчанные теми же оцепенелыми от зноя саксаулами. Но сонливость, безразличие Вахрушева, исчезли. Он пристально вглядывался в каждую вершину, подозрительно осматривал каждый склон.
И вот показалась первая предвестница беды: голая вершина с рваным краем. Крупные желтые зубцы вгрызались в живую зелень склона, пока что одного — самого жаркого — южного.
Вахрушев, остановившись, впился глазами в развернутый ватман, облегченно вздохнул: стык здоровых песков с песками, затронутыми развеванием, был засечен точно.
Следы разрушения становились все заметнее: желтые, жадные, сухие языки тянулись с вершин, слизывали на склонах живой илак, подминали кустарники. И вот уже посерела, осыпалась густая вечнозеленая эфедра, стала сквозной, как скелет. А вот на вершине поверженный ветром склонился к земле и тихо умирает гигант саксаул.