Облака и звезды
Шрифт:
Не оборачиваясь, он кинул через плечо сложенную метровку. Аполлон Фомич ловко поймал ее на лету, бережно уложил в рюкзак.
Баскаков внимательно оглядел склоны бугров, котловину.
— Да, судьбе надобно покоряться… — Как видно, он решил продемонстрировать перед дерзкими соперниками высший класс комплексного обследования песков.
— Итак, — кустарниковый ярус.
На вершинах, на склонах, в котловине Баскаков быстро и точно пересчитал все саксаулы, кандымы, эфедры, определил их высоту, диаметр, стволов и крон, заметил, что один саксаул поражен галлами — болезненными
Геодезист по пятам следовал за своим патроном.
— Аполлон Фомич, эклиметр.
Старичок подал прибор.
— Прошу к склону.
Старичок замер у подошвы северного — самого крутого — склона. Баскаков навел эклиметр. Пользуясь фигурой геодезиста как вешкой, моментально произвел замеры, расчет. Затем так же определил углы остальных склонов.
— Прошу прикопку.
Маленькой саперной лопаткой старичок мгновенно отрыл полуметровую ямку.
Баскаков пощупал песок, отметил, на какой глубине он увлажнился. Движения Льва Леонидовича были скупы, четки, предельно слаженны. Ничего лишнего, все в ритме.
— Конец! — Баскаков мельком взглянул на часы, чуть улыбнулся. — Вот так мы трудимся, по-стариковски.
Я, чета Курбатовых, Калугин, Костя смотрели на него как завороженные. Это было почти невероятно. За рекордно короткий срок Баскаков один выполнил работу трех специалистов — мелиоратора, геоботаника, почвоведа.
И тут в наступившую было почтительную тишину ворвался низкий, почти мужской голос:
— Постойте! Что за черт!
Все оглянулись. Лариса, сидя на земле, просматривала геоботанический дневник, переданный ей Курбатовым для сличения с натурой.
— Товарищ геоботаник, забыла вашу фамилию, идите сюда! — Это было произнесено тоном приказания. Я подошел.
Некрасивые девушки бывают двух родов: одни покорно сносят свою беду, другие, не дожидаясь сочувствия или насмешек, нападают первыми. Лариса грозно подступила ко мне.
— Вы чем это тут занимались? Описывали каждый склон в отдельности? Собирались совершить великие открытия? А время? Его у вас в обрез! — Она с вызовом обратилась к Баскакову: — Полюбуйтесь, Лев Леонидович. Вы еще говорили: в экспедиции я одна осматриваю каждый закоулок в песках. Нет, кроме меня, оказывается, есть крамольники.
Я поймал мимолетный насмешливый взгляд Баскакова. Ах, эти склоны! Я впервые стал их описывать порознь и на свою беду сказал об этом Калугину. Потом понял: незачем это! Изыскания производятся в крупном масштабе. Тут уж не до открытий, надо план выполнять. Но Калугин следил за мною и каждый раз надоедливо напоминал:
— Вы что же, охладели к склонам? А помните, как в первый выезд на каждой трети илак пересчитывали? Неужели надоело?
И я описывал, подсчитывал, разменивался по мелочам. Хотелось больших, всамделишных открытий…
Лариса вытащила из полевой сумки несколько потрепанных дневников в рваных розовых обложках.
— Берегитесь, дорогой! Сейчас вас проверим, сравним мою крамолу с вашей.
Она нетерпеливо листала страницы.
— Ага! Вот… Нашла… Совпадает! Ей-богу, совпадает! Нет, кажется, вы молодец. — Она подняла голову, чтобы поделиться своей радостью,
Баскаков отошел к краю котловины, терпеливо смотрел вдаль, ждал. Вахрушев, надвинув на лоб бобриковую кепку, сидел на самом солнцепеке; голова его медленно опускалась к коленям. Потом так же медленно подымалась. Кажется, еще немного — и он всхрапнет.
Лариса резко повернулась, зашагала к южному склону. Там росло несколько жидких кустов.
— Царство кустарников! — восхищенно сказала Лариса. — Бог мой! Сколько их тут! Целая роща!
Я удивленно смотрел на нее. Но она не замечала меня, говорила сама с собой. Шагнув к кривобокой растопыренной эфедре, погладила ее жесткие побеги.
— Ну чего, чего топорщишься, вечнозеленая?
Я еле сдержал улыбку — эта девица разговаривала с кустом, как с Венерой Милосской… Но Лариса уже отошла от эфедры и теперь стояла перед кандымами.
— Сколько видов! И без плодов можно определить. Вот древовидный. Настоящая махина! Вдвое, да нет, втрое выше человека! — Она запрокинула голову, словно перед ней росло Мамонтово дерево. — Какой чудесный стройный ствол! И кожа розовая, теплая, прямо детская… — Она вдруг прижалась лицом к шероховатому стволу.
К нам направился Баскаков. Лариса отпрянула от кандыма, отрывисто спросила:
— Пора идти?
Баскаков вздохнул:
— Надо бы…
Утро окончилось. Подымаясь к зениту, солнце как бы уменьшалось в диаметре, а тяжкий, пригибающий к земле зной все возрастал. Было странно, что этот маленький белый лучистый кружок, занимая так мало места на необъятном небе, источает столько тепла и света. Идти становилось все труднее. Глаза заливал пот, во рту пересохло. Только старые «пустынники» — Вахрушев и чета Баскаковых, — казалось, совсем не чувствовали жары.
Между буграми проглянул маленький такыр — серая глинистая площадка строго овальной формы. Как застывший асфальт, она до краев заполнила котловину. В начале, в середине и в конце площадки серели насыпи — глина из шурфов. Я взглянул на Баскакова. Тот уже заметил шурфы, почтительно обратился к Инне Васильевне:
— Позвольте узнать: много ли у вас на участке вот таких такыровых пятен?
— Это шестой, — коротко ответила Инна Васильевна, Она повернулась к Агнессе Андреевне: — Будете проверять описание шурфа?
— Почему же нет? Можно, — с готовностью отозвалась Баскакова.
Инна Васильевна протянула почвенный дневник в синей обложке, но Баскакова легонько отвела ее руку.
— Пусть он будет у вас.
— А разве вы не спуститесь в шурф? — удивилась Инна Васильевна.
Баскакова покачала головой.
— А зачем, родная? Такыровые пятна на бугристых песках все одинаковы. Нам, изыскателям, они не нужны — их ничтожно мало. Вы ими занимались, вероятно, в порядке расширения общеобразовательного кругозора? — Она ласково улыбнулась. — На первых порах это не бесполезно. Нашли запись шурфа? Так вот: у вас пять горизонтов. Первый — глинистая корочка, «пустынный папирус». Мощность от ноль пять до одного сантиметра. Совпадает? За ним — горизонт глинистых чешуек. Правильно?