Облака и звезды
Шрифт:
Глаза Баскакова стали вдруг пустыми, неумолимыми, как у гипсового Зевса. Твердой поступью он подошел к Вахрушеву.
— По-моему, Георгий Александрович, данных для суждения о работе отряда товарища Курбатова имеется у нас вполне достаточно. Теперь желательно, чтобы вы уделили малую толику времени работе вашего покорного слуги, — он взглянул на часы, — фактор времени… его упорно игнорируют, а он напоминает о себе. Посему не целесообразно ли вернуться обратно по старому маршруту?
Вахрушев хмуро смотрел вдаль. Пикеты «ломаного» визира уходили
— Виноват, Георгий Александрович, позвольте вам напомнить: еще утром у нас в лагере вы сказали: начальник экспедиции лично прибыть не смог, но очень просил вас сегодня же вечером ознакомить его с итогами нашей взаимной товарищеской проверки. А она непомерно затянулась.
Вахрушев вскинул голову и встретил непреклонный взгляд Льва Леонидовича. Еще с минуту он медлил. Лицо его вдруг обмякло, появились мелкие морщины. Наконец резким движением он выпростал из-под брючного ремня полы спецовки, сбил на лоб бобриковую кепку.
— Ладно, пошли! — и вслед за Баскаковыми повернул обратно.
X
После инспекторской проверки в отряде все затаилось в ожидании грозы: вряд ли Баскаков удовольствуется победой в соревновании. Да, в сущности, им, опытным изыскателям, она была обеспечена заранее, но для оскорбленного самолюбия маститого «пустыннопроходца» одной победы, пожалуй, будет мало. Он наверняка захочет наказать самонадеянных первогодков.
Работа в отряде шла бесперебойно. Установилась хорошая погода — ясные, тихие дни. Как обычно, мы выезжали в пески на рассвете, возвращались затемно. Вечером на летучке Курбатов торжествующе кивал на тающую с каждым днем стопку «белых» — не отработанных еще — планшетов. Их оставалось совсем немного, зато росла другая стопка — планшетов, заполненных условными обозначениями.
Мы втянулись в работу, вошли в ритм.
Однажды, когда я, сойдя с грузовика, вошел в палатку и лег на раскладушку в ожидании «обедо-ужина», сквозь прорезь заглянул Мурад.
— Пожалуйста, идите кушать.
— А почему Илюша не принесет в палатку?
— Начальник сказал: «Будем теперь все вместе кушать возле кухни за столом».
Я поморщился: Курбатов как новатор неистощим, с производства переключился на быт…
Возле кухни все уже сидели за самодельным столом: длинная широкая доска положена на консервные ящики.
Начальник с улыбкой обернулся ко мне:
— Не возражаете против совместной трапезы? А то мы в песках друг от друга совсем отвыкли — встречаемся только на летучках, говорим только о делах.
Я молча сел рядом с Калугиным. Илья стал разносить миски с супом. Потом крупно нарезал хлеба, положил ломти посредине доски.
— Илюша, ты хотя бы газету подстелил, — укоризненно заметил Костя, — доска бог знает где валялась.
— Нет газет, все покурили, — отозвался повар.
— Сойдет и так, — примирительно сказал начальник.
Тем временем все уже разобрали
За столом воцарилась тишина — все сосредоточенно ели, проголодавшись за много часов работы в песках. Я искоса поглядывал на своего соседа. Калугин ел медленно: набирал полную ложку с размоченным в супе куском хлеба, поддерживая ломтем снизу, нес ко рту. Так едят солдаты на привале, колхозники, вернувшиеся с поля, вообще, люди большого, непрерывного пожизненного труда.
Отставив пустую миску, Калугин взял у Илюши кружку с чаем, помешивая ложечкой, обернулся ко мне.
— А наш геоботаник так и утаил секрет — какими чарами удалось ему околдовать Льва Леонидовича? Это не шутка! Под конец работ получить горючее, и притом — для кого? — для предерзостных курбатовцев! Я глазам своим не поверил: вижу — катит к нам целая бочка баскаковского бензина.
— Хорошо, хоть Баскаков не знал, что мы на верблюжьи скачки ездили, — засмеялась Инна Васильевна, — а то немедленно радировал бы Стожарскому о развале трудовой дисциплины. Мол, по долгу старого полевика не могу не сообщить.
— Думаю, что Баскаков и наш Юрий Иванович сошлись на почве общих литературных интересов, — Калугин легонько толкнул меня в бок, — что, не верно? Небось читал вам из «Фауста» — сначала по-русски, потом по-немецки? И Холодковского критиковал за неточность перевода?
Я удивился:
— А вы откуда знаете?
Кругом засмеялись.
— Теперь ясно, — с комическим вздохом сказал Калугин. — Интересом к Гёте вы его и полонили. Для него главное — почитать гостю наизусть «Фауста» в подлиннике. Потом он психологически мотивировал необходимость иметь в пустыне дом-палатку о трех покоях с библиотекой, с душем, с качалкой. Если вы всему этому восторженно удивитесь — Лев Леонидович вами покорен.
— И наоборот, — сказала Инна Васильевна, — если против шерсти погладите — конец! Вечно будет помнить, никогда не простит.
— А мы погладили, — печально произнес до сих пор молчавший Курбатов. — С тех пор как вызвали на соревнование его отряд, Лев Леонидович наш тайный, но непримиримый враг.
— Главное, что в мести своей такие, как Баскаков, неутомимы и беспощадны, — серьезно сказал Калугин. — Ведут бой только на уничтожение противника. А воевать они умеют и при этом придерживаются правила отцов-иезуитов: «Для достижения цели все средства хороши».
Инна Васильевна недовольно дернула плечом.
— Ну вот вы уже отходную нам читаете…
По лицу ее я видел: разговор о Баскакове неприятен, тягостен ей. Это было понятно: Инна Васильевна — застрельщица дерзкого вызова, а следовательно, и вражды к нашему отряду каракумского «патриарха».
Калугин спокойно повернулся к Инне Васильевне:
— Думаете, я как ворон каркаю? Нет! Просто я противник страусовой политики — при опасности прятать голову под крыло. Любую опасность надо предвидеть, чтобы подготовиться к борьбе с нею.