Очень личная книга
Шрифт:
Принял нас Георгий Иосифович как родных. Он искренне обрадовался, заинтересованно и дотошно расспрашивал о наших делах, а потом стал жаловаться на жизнь. Оказывается, через год после окончания нами учебы, школу из мужской превратили в смешанную, и Георгий Иосифович рассматривал это совмещенное обучение мальчиков и девочек как катастрофу и личное несчастье.
– Ведь наша школа была прекрасной в полном смысле этого слова. Это было мужское братство, с понятиями мужества и благородства. А сейчас, что это? Тьфу! Представляете, на верху лестницы (а в нашей школе была удивительная по красоте литая чугунная лестница, ведшая на второй этаж, необыкновенно широкая и звонкая, изготовленная, по-моему, в Касли) стоит девица и с похабным визгом бьет ногой под зад мальчика, который летит вниз по ступеням. Видеть этого не могу. Знать ничего
Этот разговор был полвека назад, уже ушли из жизни мои любимые друзья, ставшие профессорами и заведующими кафедрами горьковских вузов, – Брусин и Жаднов, а в моей памяти четко запечатлелось раздосадованное лицо Георгия Иосифовича, как будто мы говорили с ним только вчера.
Хочу также вспомнить об одном учителе, который в нашем классе не преподавал, но, тем не менее, оказал большое влияние на меня – о Николае Николаевиче Хрулёве, учителе русского языка и литературы, который был классным руководителем параллельного класса «Д». Невысокого роста, располневший и уже немолодой Хрулёв был ленинградцем, а в Ленинграде какое-то время работал актером Большого драматического театра. Он часто вспоминал о своих коллегах по актерскому мастерству из этого театра и особенно часто о Полицеймако, которого он называл великим драматическим актером.
Николай Николаевич организовал в школе театральный коллектив, который ставил многоактные и сложные по драматургии пьесы. Например, в восьмом классе я принял участие в поставленном им спектакле по пьесе Л. Н. Толстого «Плоды просвещения». Я исполнял роль старика, меня загримировали, приклеили усы и бороду, напялили седой парик, наклеили толстый красный нос, вложили под ремень особую подушку-«толстинку», чтобы превратить меня в обрюзгшего старого человека. Я тренировался шаркать ногами при ходьбе, говорить слегка надтреснутым хриплым голосом и читать всем вокруг нравоучения. Николай Николаевич провел немало репетиций со мной, стараясь научить меня «держать воздух», «опирать голос на диафрагму» и произносить длинные монологи. Надо было добиться того, чтобы сложные толстовские фразы, изрекаемые достаточно громким (театральным) голосом, не обрывались на середине из-за нехватки воздуха, и чтобы я не начинал лихорадочно хватать воздух ртом. Школа Николая Николаевича была, с одной стороны, довольно экзотической, а с другой – оказалась полезной позже, когда я стал читать лекции и не раз вспоминал добром его наставления.
На спектакль пригласили родителей всех классов, наш огромный актовый зал был забит до отказа. Каким-то образом Николаю Николаевичу удалось заполучить в драмтеатре кое-какие декорации и реквизит. Спектакль имел успех, а когда мы закончили его, разделись и смыли с себя грим, чтобы выйти на последние поклоны, я слышал, как некоторые мамы говорили, показывая на меня пальцами и посмеиваясь: «Посмотрите-ка на него. Это же старик. А как он ногами шаркал и ходил, заплетаясь!»
Драматическая студия Т. П. Рождественской
Еще до того как Николай Николаевич Хрулёв привлек меня к участию в спектакле «Плоды просвещения», я уже занимался в драматической студии. В 15 минутах от нашего дома располагался огромный и красивый Дворец Пионеров. Там в течение многих лет работала руководителем Театральной студии одна из ведущих актрис Горьковского областного академического театра имени Соболь-щикова-Самарина Татьяна Петровна Рождественская. Она была Заслуженной Артисткой Российской Федерации и принадлежала к знаменитой семье Рождественских. Её сестра Галина Петровна была ведущим преподавателем ГИТИСа в Москве и носила звание Заслуженный Деятель Искусств РСФСР, а племянник Гена в те годы заканчивал Московскую консерваторию и всё явственнее приобретал репутацию выдающегося русского дирижера, ставшего впоследствии Народным Артистом Союза, почитаемым во всем мире Геннадием Николаевичем Рождественским.
В студию к Татьяне Петровне я записался, наверное, в пятом или шестом классе (сначала года два или три я, как и обещал бабушке, ходил заниматься в морскую секцию, где нас учил директор Дворца Пионеров нехитрым навыкам матроса). Занятия Драматической студии проходили по воскресеньям, днем, и занимали два часа. Сначала надо было «размяться» скороговорками.
С Татьяной Петровной Рождественской в Горьком у здания Театра драмы в 1956 г.
Затем каждому из вызываемых на сцену надо было прочесть по заданному на прошлом занятии стихотворению или короткому рассказу. Надо было интонационно высвечивать самое главное во фразах, передавать настроение автора, а не барабанить текст бездумно. Каждый прислушивался к ремаркам Татьяны Петровны и, как говорится, мотал себе на ус её очень дельные замечания. Потом мы повторяли какую-нибудь сценку из следующего спектакля, который предстояло сыграть на сцене Дворца Пионеров. Надо было понять замысел режиссера, делать те жесты, которым она нас учила, запоминать мизансцены, учиться манерам.
Мы оставались, конечно, мальчишками и девчонками, поэтому ждать от нас непременного и постоянного послушания нечего было и думать, и Татьяна Петровна радовалась нашим проказам, не поощряла их, но когда что-то нами вытворялось, то веселилась вместе с проказниками. Иногда уроки переводили из зала со сценой в обычную аудиторию, и там шел разбор новых пьес. Татьяна Петровна читала текст и требовала от нас пояснений прочитанного. Иногда нам встречались непонятные слова, и мы должны были поделиться своими предположениями об их смысле.
У нас сложились с Татьяной Петровной замечательные отношения. Иногда я приходил к ней домой и говорил с её высокорослым и приветливым мужем, тоже актером драматического театра. Когда я приезжал, уже став студентом, на каникулы домой из Москвы, я всегда заходил в театр к Татьяне Петровне. Наши Дома Коммуны были позади театра, поэтому все дороги вели мимо театра. Дежурные вахтеры в служебном входе театра знали меня в лицо, здоровались и расспрашивали, когда я приехал, как моя жизнь. Я шел в уборную Рождественской, и нередко мы выходили в переулок позади театра или в садик сбоку театра, и она меня расспрашивала, всегда очень заинтересованно и почти по-родственному. Иногда она просила меня зайти к ней домой, чтобы забрать в Москву гостинцы для сестры. Я храню две из открыток, присланных мне Татьяной Петровной. В одной из них от 1 марта 1963 г. она писала:
Родной Валерий!
В день 8 марта поздравь твою жену, я рада за нее – муж ее очень-очень хороший!!!
Искренне любящая тебя Т. Рождественская] – спасибо за внимание, пишу письмо!
А еще через год, когда я попросил её принять в студию театра двух студентов, принимавших участие в студии «Наш дом» Дома Культуры МГУ, он написала:
Очень рада была получить твое письмо, дорогой Валерий, и очень жаль разочаровывать тебя – у театра уже есть дипломник из ГИТИСа и как раз на те же сроки. Он начинает работать с первых дней мая!
Тебе нужно было бы написать мне еще в январе-феврале, тогда, конечно, все было бы в порядке.
Минора в твоем письме я не заметила, но «повеселей»! поскорее! Минор – это не ты!!!
Привет и лучшие пожелания всей твоей команде.
По настоящему тебя любящая Т. Рож.