Одного поля ягоды
Шрифт:
(от переводчика)
Скучали по игре слов? Глава называется Major Revelations, где “major” может быть одновременно и “важным”, и “главным”, и “майором” :)
====== Глава 24. Наследия ======
1943
После шокирующих новостей майора Тиндалла оставшийся вечер Тома прошёл в сбивающей с толку путанице эмоций.
Другие гости несколько раз приглашали его потанцевать, на что он отказывал. Его попросили позировать фотографу, и раз уж на это его уговорила Гермиона, он не мог отказать без разрыва их уговора. Позже Том увязался за Гермионой, которая была вовлечена в оживлённую дискуссию с академиками о последнем медицинском
Он слушал вполуха, его мысли прокручивались от одной идеи к другой: было так много вещей, которые он хотел сделать, действий, которые он мог совершить вместо простого стояния там и потягивания сельтерской воды, слушая стариков, вспоминающих о днях, когда лауданум{?}[Настойка опия] считался панацеей современной медицинской науки.
Варианты, которые он придумал, были следующими:
Вернуться в свою комнату в «Дырявом котле», наложить заклинание Немоты и швырять мебель в стены, пока не останется ничего, кроме разломанного дерева и обрывков простыни. (Это было равноценно прощанию с депозитом за комнату, если он не починит всё до прихода горничной, чтобы принести ему газету и поменять полотенца.)
Вернуться к Грейнджерам и устроить пожар в их подвале. Инсендио, Конфринго, Бомбарда, Редукто и ещё несколько более разрушительных заклинаний из его репертуара, для которых ему раньше не представлялось возможности вызвать их в полную мощность, на которую, он знал, был способен, — снова и снова, пока он не выдохнется и не задрожит от истощения.
Пойти в канцелярию военного архива в Вестминстере, что было меньше чем в двух милях{?}[~3км] от отеля, и которая будет закрыта с сегодняшнего вечера до утра понедельника. Он мог бы пробраться с заднего входа и постараться взломать замок магией — беспалочковой, если ему удастся, — и в этот момент Том заскучал по Арахису, как никогда прежде. Он мог бы использовать и свою палочку, если необходимо. Трэверс, чей отец работал в Министерстве, сказал, что у несовершеннолетних волшебников есть два или три предупреждения, если только это не серьёзное нарушение, а всё, что было несерьёзным, может быть обжаловано, если знать нужного человека.
Пойти на вокзал Кингс-Кросс, что меньше чем в миле{?}[1,6км] оттуда. Сесть на следующий поезд до Лидса или Йорка{?}[Крупнейшие города Йоркшира] и поискать свою семью. Не может быть слишком много Риддлов, и он знал, откуда начать — майор Тиндалл сказал ему, что лейтенант Томас Риддл был на пару лет младше него, рождённый примерно в 1880 году. Риддлы были влиятельной семьёй в округе, которая отправляла своих сыновей в дорогие общественные{?}[Не путать с государственными. В Великобритании это термин для самых престижных частных школ, например, Итонского колледжа. ] школы. В архивах гражданских органов будут записи о них.
«И что потом? — спросит Гермиона. Он уже мог слышать её голос в своей голове, цитирующей факты и цифры из своего энциклопедического мозга. — Йорк в двухстах милях от Лондона. Поезд идёт со скоростью пятьдесят миль в час и останавливается на
Постучишься в их дверь утром? Прокричишь: “О чудо, блудный сын вернулся!” — пока они будут стоять у двери в сорочках?»
Перечисление вариантов показало ему, что, хоть он и мог подумать о множестве забавных вещей, что бы такого сделать с людьми, к которым у него не было причин испытывать симпатию, у его действий не было чёткой цели. Это эмоциональный ответ, которым бы он насладился — так же, как ему нравилось видеть навсегда изуродованного Лестрейнджа, вечного посмешища Гастингса и Нотта с сумасшествием, неподлежащим исправлению, — но у него бы не было никакой осязаемой выгоды, кроме собственного веселья. Несколько лет назад он, возможно, посчитал бы, что это того стоит, и, по правде говоря, какая-то его часть всё ещё так считала.
Однако…
Не было ли это расточительным?
Что, если они могли бы быть полезными?
Он никогда не узнает, если сначала выведет их из строя, а потом поймёт, что у него есть вопросы, которые ему хотелось задать.
(«Когда ты расправишься со всеми своими сенаторами, — однажды спросила его Гермиона, — кто будет собирать для тебя налоги?»)
Были вещи, которые он хотел знать, и вопросы, нуждающиеся в ответах.
Он хотел услышать их ответы.
(Другая его часть хотела услышать их мольбы.)
Вы были настолько уверены, что думали, никто не узнает?
Для вас это всего лишь минутный промах?
Что, вы думали, случится?
Вы были настолько слабы…
Как вы могли…
Как вы посмели…
И в это мгновение все его эмоции свелись в одну чёткую точку, одну-единственную сконцентрированную бусинку ярости. Волна праведного гнева накрыла его, это чувство саднило его горло, как первый глоток бренди, от которого вспыхивала кожа. Оно шло жгучим теплом от его глаз к венам, к самым кончикам пальцев, и его правая рука — рука, которой он держит палочку, — сжалась вокруг чего-то, что должно было быть в ней, но ничего не нашла.
В его груди разрастался пламенный холод, разгорающийся в горниле его гнева, зудящий, жалящий, ноющий…
Оцепеневший изнутри, невосприимчивый к открытому ожогу на поверхности кожи, заморозивший его конечности там, где он стоял. Этот холод удерживал его без дыхания, без речи и без движения, держал, как кулак, сжимающий его сердце.
Как он посмел?
Они увидят, как он посмел.
Они увидят это в четыре утра, в их ночных сорочках, и пижамах, и тёплых тапочках.
Почему Тому должно заботить, что на них надето? Что он носил, что он ел, где он спал — ничего из этого никогда не волновало Томаса Риддла.
Его рука проскользнула в пиджак, ощупывая узкий карман вдоль груди, который портной в Косом переулке добавил к магловской выкройке за несколько дополнительных сиклей.
— Том? — за ним послышался голос Гермионы, каблуки её туфелек стучали по полу. — Ты в порядке? Я рассказала маме, и она сказала, что начнёт делать несколько запросов сегодня и позвонит нужным людям завтра, на случай, если кто-то что-то знает, но не пришли на вечер. Ты, должно быть, взволнован: я знаю, как тебе всегда было интересно, кто твоя семья.