Одного поля ягоды
Шрифт:
Она узнала, что Гонты были скрытными и невероятно консервативными, даже больше обычных чистокровных семей, до такой степени, что они изолировались от волшебного общества. Они предпочитали домашнее обучение вместо того, чтобы позволять своим детям ехать в Хогвартс на отвратительном магловском устройстве, коим являлся «Хогвартс-экспресс». В прошлом веке, когда министр Отталин Гэмбл украла экспресс у магловских строителей, она выпустила ультиматум, что все поступившие в школу были обязаны ехать на поезде в Шотландию или отказываться от образования в Хогвартсе, и, оказалось, Гонты были одной из немногих семей, кто заняли твёрдую позицию в отказе подвергать своих детей
Геральдическим животным Гонтов была змея, и они утверждали, что произошли от многих известных исторических личностей — но, поскольку это происходило только по женской линии, даже профессиональные специалисты по генеалогии, такие как Кантанкерус Нотт, не нашли твёрдых, неоспоримых доказательств в поддержку их утверждения. Однако чистота их крови не подвергалась сомнению.
— Они больше не чистые, к сожалению, — заметил Нотт, когда они дошли до высокой башни совятни Хогвартса. До верха было несколько сотен шагов, и Нотт звучал измученным, когда они добрались до назначения, в котором птичий помёт был размазан по полу, и стенам, и вырезанным для сов нишах, чтобы они там могли отдыхать между охотой и доставкой писем. — Не в случае, если магловский мужчина подарил сына Меропе Гонт. Какая жалость: ещё одна семья выпадает из списка. Это должно оказаться в следующем издании, конечно.
— В Томе всё ещё течёт магическая кровь, какую бы фамилию он ни носил, — сказала Гермиона. — Он легилимент, ты дурак, если спишешь со счетов его способность только на основании «чистоты» его крови.
Челюсть Нотта напряглась:
— Поверь мне, это последнее, что я забуду. А теперь поторапливайся и выбери сову.
Жиль подлетел к плечу Гермионы, пока она ходила в поисках совы для отправки письма. Он уткнулся головой в её волосы, а острые когти вцепились сквозь шерсть её школьной мантии. Гермиона ласково потрепала его по голове, объясняя, что ей нужна анонимная сова для доставки, пока Нотт раздражённо притоптывал ногой, скрипя пальцами ног по соломе и высушенным погадкам.
Они привязали письмо Нотта к лапе сипухи, а заявку Гермионы — к другой. Сова, одна из принадлежавших школе, ухнула, пока они проверяли неравномерное распределение веса между её лапами. Вскоре она вылетела из больших окон башни и устремилась в поздний вечерний закат.
— Ты расскажешь Тому? — спросила Гермиона, когда он закончил.
Нотт одарил её взглядом отвращения:
— Я не идиот, Грейнджер. Я знаю, что лучше не делать этого.
— Ну, теперь ты знаешь, что лучше не дразнить Тома о его статусе крови, — чопорно сказала Гермиона. — Раз уж вы теперь, наверное, кузены.
— Половина моего факультета — дальние кузены, это ничего не значит, — Нотт закатил глаза. — Есть множество других обзывательств, не касающихся крови, которые я могу для него придумать.
— Но ты не станешь, — сказала Гермиона, наклонив голову. — Ты боишься даже громко думать рядом с ним.
— Ты дура, что не боишься его.
— Мне нечего бояться.
С ночи званого вечера Том был более нежным к ней, чем когда бы то ни было. Он без сомнений отвечал на её физические проявления их дружбы и даже иногда сам устанавливал подобный контакт. Это было мило — Том был милым, — и, как бы это ни было неожиданно, она ценила изменения, которые замечала в нём. Может, острые грани его личности смягчались по мере его перехода во взрослую жизнь? Может, это было из-за обнаружения своей семьи, и теперь он знал, что он больше не сирота, не вёл себя как один, ему не нужно было больше цепляться за злость и недоверие, которые сформировались за годы лишений
Какой бы ни была причина изменений, ей нравилась эта версия Тома. Она не думала, что он может стать альтруистичным и полным всеобъемлющей любви: это было слишком. В настоящем Том был более чутким с ней, более внимательным к её чувствам, а не наоборот, когда Гермионе надо было принимать особенные меры в его присутствии. В прошлом лишь упоминание определённых тем могло сделать его молчаливым и задумчивым на долгие часы. После первого лета, когда Том жил у них дома, обсуждения войны или немецких налётов было достаточно, чтобы отправить его в дурное настроение на весь день.
— Ты слишком доверчивая, Грейнджер, — сказал Нотт, разочарованно покачивая головой. — Риддл — слизеринец, это значит, что доверие длится ровно пока это удобно. А удобство не длится вечность.
Гермиона не могла заставить себя поспорить с ним: в дебатах о доверии и надёжности она не считала себя достаточно подготовленной, чтобы отстоять свою позицию. Поэтому она прикусила язык, когда они спускались по винтовой лестнице Совиной башни.
— Однажды Риддл перестанет притворяться всеми любимым старостой, — продолжал Нотт, расценивая молчание Гермионы молчаливым согласием. — Мы двое знаем лучше других, какой он — на что он способен. Когда он решит предать это огласке, ему больше не будут нужны его инфантильные привязанности, — взгляд Нотта устремился на неё, прежде чем он продолжил. — Он слишком умён, чтобы не понимать, насколько они бесполезны в общей картине, по сравнению с тем, насколько важно добиться расположения истеблишмента. Если известно, что в Риддле течёт правильная кровь, хоть и с неправильной фамилией, двери будут открыты для него, когда он научится, как правильно повернуть ручку…
Гермиона позволила ему распинаться, решив, что Нотт был идиотом, чьё мнение было не более чем заносчивое бахвальство. Нотт, может, и мог получить «превосходно», не рассчитывая на правильную группу партнёров или лучших учебных наставников, но это была в равной мере заслуга и уровня его академических способностей, и поразительного отсутствия харизмы. У него была дюжина дальних кузенов, но она не могла назвать никого на их курсе, кто мог бы считаться его другом. В нём была некая озлобленность — озлобленная одержимость — против Тома Риддла, и он отпускал унизительные замечания о Томе через каждый вздох… Но он всё ещё слонялся по краю группы Тома, потому что не было других людей, которым хватало терпения считаться с ним.
Нотт был достаточно жалким человеком, если подумать. Она тоже была не особенно обаятельной, но, по крайней мере, она могла общаться с другими девушками в спальне, и даже если у них различались приоритеты и личные взгляды, она не вылезала из кожи вон, чтобы убедить остальных, что из-за этого они были морально или интеллектуально неполноценными. Её смущало осознание, что в воображаемом сообществе против Риддла Нотта он считал её одним из учредителей, потому что больше не было никого в «дружественных» отношениях с ним или, вообще говоря, ни в каких отношениях…
Свернув на последний завиток винтовой лестницы, они с Ноттом врезались в Эдмонда Лестрейнджа, идущего в обратном направлении с запечатанным конвертом, зажатым в кулаке.
— Нотт, — сказал Лестрейндж в качестве приветствия, вежливо кивая другому мальчику. Затем он заметил Гермиону, которая стояла слишком близко к Нотту, чтобы списать это на простое столкновение во время обыденной прогулки за почтой. — Что ты делаешь с Грейнджер?
Гермиона озабоченно посмотрела на Нотта, прежде чем сказать: