Одного поля ягоды
Шрифт:
Поездка в поезде была тихой, Гермиона была занята записями в своём ежедневнике, а Том читал трактат о колдовстве на латыни. Лестрейндж, Эйвери, Розье и Трэверс достали колоду карт, их ставка представляла из себя запакованные сладости, сваленные в кучу на среднем сидении. Изредка другие ученики стучались в дверь купе, чтобы передать приглашения на праздничные дни одному из присутствующих, чаще всего от имени своих родителей, но семьёй Тома были маглы, поэтому он не получил никаких приглашений и не передал своих.
Хоть Том никогда не был в восторге от следования чужим
(Не сказать, что Том сам находил много интересного в артурианских мифах, но все почитали Мерлина как одного из величайших волшебников Британской истории, и Том был бы не против увидеть, как некоторые из его самых знаменитых подвигов воспроизводятся на сцене с магическими эффектами. Это была бы возможность научиться повторять их с помощью своих собственных приёмов.
Говорят, подражание — самая искренняя форма лести, но разве лесть одного не была плагиаторством другого? Том верил, что может быть лучше этого: там, где другие подражали, Том мог изобретать, и однажды те же люди будут льстить ему.)
Эти приятные дневные грёзы помогли ему провести несколько спокойных часов, и лишь странный голос из-под мягкой обивки скамейки купе прервал его. Это был воистину очень странный голос: Том не узнал в нём никого из своих знакомых, а из тех, кого он знал, никто не говорил мягким, сиплым шёпотом, незаметным для всех, кроме него.
Том оглянулся по купе, заметив, что дверь была закрыта и заперта. Трэверс уснул, на нём были его наушники, и газета закрывала его лицо от света. Эйвери и Лестрейндж копались в нескольких коробках желейных конфет, доставая зеленоватые — они были либо со вкусом рвоты, либо козявок, либо травы, что даже люди с низкими стандартами жизни, как оказалось, научились избегать. Гермиона начала работать над домашним заданием на каникулы, свернувшись в углу сидения. Нотт сидел напротив, его внимание было твёрдо устремлено в его книгу, а челюсть сжата. Несомненно, он изо всех сил старался держать своё мнение о попутчиках при себе.
За все месяцы, прошедшие с тех пор, как Тому пришлось объяснять ему стандарты приемлемого поведения, как и полагалось старосте и лидеру учеников, Нотт ни словом не обмолвился о Гермионе. Нотт старался не разговаривать с ней, даже когда она к нему обращалась напрямую, и эта привычка распространялась и на Тома. Возможно, поступки Тома не снискали уважения Нотта, как это было с каждым другим учеником Слизерина, но у него было почтение и покладистость мальчика, а в большинстве случаев
— …Что это за место? — сказал слабый и шепелявый голос. — Я чую свежую еду. Большую еду. Х-с-с-с-с. Много большой еды!
Змея.
— Тёплые штучки, очень медленные штучки, да, да, с какой же начать…
Чёртова змея находилась в поезде.
Чёртова змея находилась прямо под их сиденьями.
— Гермиона, — сказал Том, стараясь не делать никаких резких движений.
Перьевая ручка Гермионы с шелестом остановилась на странице:
— Да?
— Не могла бы ты подвинуть свои ноги сюда?
Она безучастно посмотрела на него:
— И зачем?
Том ухватился за лучшую отговорку, какую смог изобрести, чтобы она не ввела её в панику:
— У тебя интересные колени.
Розовая краска распустилась на её щеках, заставляя её отвернуться и опустить взгляд на ноги:
— Не понимаю, пытаешься ли ты пошутить или нет, но это несмешно!
— А похоже, что мне весело? — сказал Том с могильным лицом.
— Э-э, — замялась Гермиона. — Нет? — с явной неохотой она сказала: — Л-ладно. Я всё ещё не понимаю, чего ты хочешь от меня, но лучше бы этому не быть шуткой.
Придержав подол юбки для благопристойности, она забросила свои ноги на место в проходе перед его креслом.
Том взял её за щиколотку и притянул ближе, пока задняя часть её колен не нависла над его ногами.
Гермиона взвизгнула, её руки разлетелись, пытаясь удержать край юбки от задирания:
— Том!
— Гермиона, — вздохнул Том, обвивая её талию рукой и прижимая её ближе. — Пожалуйста, не паникуй.
— Это кажется таким… таким излишним!
— Тому есть хорошая причина.
— Если ты хотел обняться, я бы и так тебя обняла, ты знаешь, — с упрёком сказала Гермиона, неуверенно положив руку ему на плечо для равновесия, её ноги свисали над его коленями, что выглядело бы недостойно — если бы в такой позе находилась не она, а кто-то ещё.
Том медленно вздохнул, наслаждаясь знакомым запахом Гермионы, его настоящей версией, которая была неотличима от подделки в котле. Настоящая версия была гораздо лучше, потому что это не было только запахом: к нему прилагался ощутимый вес — прикосновение и текстура, — что удовлетворяло гораздо лучше, чем любая иллюзорная попытка копирования. Его свободная рука поднялась и обхватила её коленку, ладонь изогнулась над её серыми шерстяными чулками. Он чувствовал каждое подёргивание мышц, когда она рефлекторно откидывалась назад, но в конце концов она не отстранилась от него.
У неё были такие маленькие коленки, такие изящные щиколотки, её физические пропорции были построены в меньшем масштабе, чем у него, но между ними было так много общих, совпадающих точек. В районе лодыжки выпирал костный сустав, конец малой берцовой кости, и пальцы Тома проследили, как она спускается от колена вниз по икрам, к этой нежной припухлости, прикрытой форменными чулками.
Он не знал, нравились ли ей его колени, но в этот момент Том знал, что ему нравятся её. И было больше, чем её колени, что ему нравилось…