Одного поля ягоды
Шрифт:
Вскоре Брайс поставил их багаж на крыльце дома, прежде чем вернуться на водительское сидение и объехать на моторе кругом за дом. Том посмотрел на Гермиону, которая нервно теребила пальцы, стоя рядом с ним на верхней ступеньке, а затем он поднял палец к дверному звонку и нажал на кнопку.
Через минуту половина двустворчатой двери распахнулась, явив лицо молодой женщины в строгом чёрном платье и кружевном фартуке.
Она изучала черты Тома несколько секунд, и вскоре заинтригованный наклон её головы сменился на нечто, свидетельствующее о том, что она была вполне довольна тем, что обнаружила.
— О! — сказала она, подняв руку ко рту, одинаковые красные пятна выступили на обеих её круглых щеках с оспинами, будто она вспомнила
Бросьте свой багаж здесь — Фрэнк принесёт его, когда запрёт мотор на ночь. Я покажу Вам Вашу комнату. Мистер и миссис Риддл приготовили северное крыло специально для Вас. Они уже наверху, но Вы увидите их утром на завтраке. Вот как мы подаём трапезы… — лепетала она задыхающимся голосом, почти не переводя дыхания. — Завтрак в девять, обед в час, чай в четыре и ужин в полседьмого. На него Вы должны принарядиться, конечно-с, в остальное время можно одеваться попроще, — показалось, она впервые заметила присутствие Гермионы. — Э-э… И, я думаю, это относится и к Вам, мисс…?
— Грейнджер, — сказала Гермиона с вежливой, но несколько холодной улыбкой. — Гермиона Грейнджер, приятно познакомиться.
— Фрэнсис Крю, старшая горничная, — ответила горничная, кивая ей с меньшим подобострастием, чем Тому. — Хотя мы не делаем большого шума о званиях, у нас же только я и Бекки горничные, и ещё Сара приходит три раза в неделю помочь со стиркой.
Горничная показала им дорогу в северное крыло, объяснив планировку дома, построенного по центральной линии симметрии, как было принято в те времена, и имевшего два основных зеркальных крыла вокруг квадратного внутреннего двора. В северном крыле располагались апартаменты Тома и гостевая спальня Гермионы, в южном — жилые помещения Риддлов, включая официальные апартаменты и личную гостиную мистера и миссис Риддл, но они были закрыты для посторонних. Если требовалась помощь, в его комнате находился колокольчик, с помощью которого можно было вызвать горничную. Она охотно объяснила, что горничные приступают к работе в шесть утра и заканчивают в десять вечера, но если Тому что-то нужно, хоть что-нибудь, то стоит только позвонить, и кто-нибудь придёт ему помочь.
Гермиона нахмурилась, наблюдая за тем, как горничная вкрадчиво общается с ним, стоя слишком близко к нему для удобства. А потом, к отвращению Тома, она продолжала бросать в его сторону обнадёживающие взгляды, полностью игнорируя Гермиону, после чего Гермиона без лишних церемоний была направлена в отведённую для неё комнату. Разительным контрастом было, что горничная открыла дверь в спальню Тома и не спеша продемонстрировала, как пользоваться приборами в прилегающей ванной, затем письменным столом, камином и новым радио над каминной доской.
Возмущение Тома усилилось, когда он заметил на полке над столом все магловские книги, которые он держал в шкафу в приюте Вула: «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура»{?}[Роман М. Твена], «Тактика химической войны в Ипре», «1812: La Campagne de Russie»{?}[(фр.) «1812: Русская кампания»], «Основы политической философии», «Сражения Второй англо-бурской войны».
Мэри Риддл была внутри его комнаты в приюте Вула.
Больше не его комнаты — безусловно, они уже переписали эту комнату на другого сироту, когда вынесли его вещи, — но она была его всё время, пока он в ней жил, его, когда у него было очень мало того, что он мог бы назвать принадлежащим безраздельно ему. Она видела её: скрипучую кровать, грязное стекло с облупившейся краской, коллекцию выцветших форм с заштопанными локтями и слишком короткими краями. Вызвало ли у неё это омерзение? Проявления нищеты, в которой прошла вся его жизнь до поступления в Хогвартс. Сам он испытывал отвращение при одной мысли об этом — о своём убогом, жалком существовании в руках миссис Коул, которая называла его подкидышем, хотя на
И тогда на самой нижней полке он заметил засаленную обувную коробку с потрёпанными углами и отклеивающейся бумажной этикеткой на крышке.
— Прошу прощения, это может подождать другого дня? — спросил Том, прерывая горничную посреди её речи об особых требованиях к питанию, которые необходимо передать повару. — Я был в поездах весь день и несколько утомился. Поскольку уже больше десяти, Вы, должно быть, тоже устали — думаю, Вам действительно стоит отдохнуть, а не заниматься мной. Я бы не хотел воспользоваться Вашей добротой, не когда мы только познакомились.
Он одарил её искренней улыбкой, опустив веки и смягчив линию бровей, чтобы изобразить усталость, и этого было достаточно.
Горничная заикалась о чём-то несущественном, но Том не обратил на это внимания: он был рад, что она от него отстала и ушла в какой-нибудь чулан или пыльную кладовку, которые Риддлы использовали для хранения слуг, когда те не были заняты.
Он закрыл дверь с удовлетворительным щелчком замка… И бросился к коробке с обувью.
Под грудой всякой всячины сиротского хлама: йо-йо, волчка, горсти замызганных полупенсов, юбилейной монеты, которую школьникам по всей Великобритании раздали в честь коронации Георга VI, разбросанных частей перьевых ручек — была толстая стопка писем, которые он собрал за первые годы их обоюдного соглашения с Гермионой Грейнджер.
Открывая конверты, он заметил, что письма были там, внутри и на месте. Нетронутые. Всё ещё разложенные по дате, бумага до сих пор хранила лёгкий аромат, строки её почерка были не такими ровными и выверенными, как она писала сейчас, но они были узнаваемо её. Адрес на каждом конверте был устаревшим, но её голос: очаровательно заблуждающиеся мнения Гермионы, её бредовые аргументы, её нелепые видения социального прогресса — они были такими же знакомыми, такими же идеальными, какими он их помнил.
Он перечитывал их, лёжа в своей новой кровати, и когда он дошёл до середины, он почувствовал себя достаточно довольным, чтобы лечь спать посреди всей этой незнакомой роскоши.
Эта неуверенная иллюзия покоя продержалась до завтрака следующего утра, после чего разбилась вдребезги, и рождественские каникулы, которые, как думал Том, не могут стать ещё хуже, стали ещё хуже.
Этим утром Том впервые встретил своего отца.
Он не считал, что Риддлы это запланировали. Они были так же удивлены и расстроены, как и он, и какая-то его внутренняя часть наслаждалась злорадством по поводу того, что их заставили проглотить их собственное лекарство, причём в столовой их собственного дома, не меньше. Они должны были осознавать, что семейное воссоединение было неминуемым, но, возможно, Мэри и Томас Риддл хотели, чтобы было официальное знакомство, соответствующее стандартам, которые они установили в своей семье. Насколько это было возможно, учитывая нынешнее состояние Британии как военной экономики, а также крах стандартов, связанных с обстоятельствами рождения Тома.
В то утро они с Гермионой спустились, чтобы встретить сервировку обеденного стола: столовое серебро, хрустящие салфетки и яйцо «в мешочек» в подставке у каждой тарелки. Во главе стола сидел Томас Риддл в твидовом норфолкском пиджаке{?}[Фасон пиджака, изначально созданный для активного времяпрепровождения: игры в гольф, охоты, верховой езды. Отличается удобством, достаточно свободным кроем, водоотталкивающим твидом и ремнём. Часто на нём большие карманы с клапанами и замшевые вставки на локтях.], надетом поверх накрахмаленной рубашки в клетку «Таттерсолл»{?}[Мелкая клетка, составленная из линий двух цветов, часто пунктирных] и шёлкового галстука{?}[Возможный ансамбль Томаса Риддла:. Он просматривал утренний выпуск «Йоркшир пост», а горничная, пришедшая накануне вечером, обошла его по левому локтю и положила ему на тарелку яичницу-болтунью с украшением из шнитт-лука.