Одного поля ягоды

babylonsheep

(Какая-то незначительная базовая нота этого специфического аромата, возможно, а возможно и нет, вырвалась из котла Амортенции Слагхорна…)

Но это был не только Том Риддл. Там было полдюжины мальчиков, большинство из которых не трудились убирать вещи после того, как они их носили, потому что они были беззаветно убеждены, что кто-то другой приберётся за ними. Там были и всегда будут слуги, чтобы стирать и складывать вещи, заменять простыни и заправлять постели, и поднять грязный старый носок, который каким-то образом попал под кровать и был там забыт.

Гермиона покашляла

и взмахнула палочкой над лицом, рассеивая Дезиллюминационное заклинание и призывая маленький порыв ветра пронестись по спальне.

— Как ты живёшь так? — спросила Гермиона, осматривая комнату.

Кровати были занавешены комплектами зелёных бархатных портьер, расположенных в ряд по всей длине спальни, и для каждого стояли комод, шкаф, тумбочка и сундук. Небольшие штрихи личности встречались повсеместно: зелёно-серебристая гирлянда, обёрнутая вокруг столбика кровати, трепещущие бумажные снитчи, приклеенные к изголовью, ожившие семейные фотографии в рамке-триптихе на тумбочке, а на одной из кроватей лежало покрывало из густого коричневого соболиного меха. Гермиона вспомнила, что у миссис Риддл было пальто с соболиным воротником, и другие женщины в церкви Литтл-Хэнглтона провожали его завистливыми взглядами на протяжении всей службы.

— Напоминая себе, что все остальные страдают не меньше меня, — сказал Нотт, проходя мимо ряда кроватей, пока не добрался до самой ближней к дальнему окну, которое бы больше подходило для иллюминатора в подлодке, а не студенческой спальне. Вид за стеклом был тёмным и мрачным, прегрождённым качающимися водяными растениями, растущими на каменистом основании под замком. В конце года Гермиона сомневалась, что кто-то, живущий на такой глубине, увидит хоть намёк на солнечный свет, даже в полдень.

Пока Нотт отпирал свой сундук, стоявший у изножья кровати с меховым покрывалом, Гермиона осматривала арочное окно, две опорные колонны по обе стороны от стеклянных стёкол, переходящих в каменную кладку сводчатого потолка в нормандском стиле. Ближайшая к окну кровать была лишена зелёно-серебристых украшений других. Она была самой простой и аккуратной: покрывала заправлены и разглажены, из ящиков бюро не выглядывали носки или галстуки, на тумбочке лежала одна-единственная книга, но в остальном всё было безупречно.

— Эта же Тома? — спросила Гермиона, прохаживаясь поближе. Комплект пижамы лежал на кровати, толстая хлопчатобумажная фланель с бледным рисунком в виде полосок с точечками. Разве миссис Риддл не купила Тому такой комплект пижамы на прошлое Рождество? Она вспомнила, что видела эту пижаму через день по утрам этим летом, когда просыпалась, уткнувшись носом в грудь Тома, а на её щеке отпечатывался ряд его маленьких пуговок.

Нотт поднял глаза от рытья в своём сундуке:

— Да — с тех пор, как они избавились от ночных горшков, ближайшие к ванной кровати пользуются наибольшим спросом, — он усмехнулся, а затем продолжил. — И, кроме того, ещё на первом курсе мы все решили, что с Риддлом лучше иметь как можно меньше общего.

Гермиона села на кровать Тома и весело хмыкнула:

— Как времена…

— Слезь! — резко сказал Нотт, отпрыгивая и вытаскивая свою

палочку. Он выставил её перед собой и пробормотал: «Протего!» — под нос, затем осторожно спросил. — Ты чувствуешь что-то странное? Боль или недомогание?

— Что? — сказала Гермиона. — Почему, а должна?

— Никто не трогает вещи Риддла, — сказал Нотт. — В прошлый раз, когда Риддл заметил, что кто-то одолжил его книги без спроса, он клал порошок листьев воронца на зубные щётки разных людей, пока кто-то не сознался. Это был… октябрь третьего курса, кажется.

— Воронец? — ошеломлённо сказала Гермиона. — Он ядовитый!

— Ягоды, да. Листья вызывают рвоту, — Нотт опустил палочку и добавил задумчивым голосом. — Знаешь, я так никогда и не понял, как он сделал это. На шестую ночь мы начали прятать наши зубные щётки в ящиках наших бюро и чистить зубы, когда его не было, но Риддлу всё равно удавалось отравить их.

— Кажется, будто ты им восхищаешься, — неодобрительно сказала Гермиона.

— Ему удаётся приводить наиболее убедительные аргументы, — сказал Нотт. — Устоять перед ними довольно сложно, как ты, я уверен, знаешь.

— То, что он убедителен, — сказала Гермиона, — никак не должно влиять убеждён ли ты.

— В присутствии Риддла недолго длятся «должен» и «не должен», — сказал Нотт, безразлично пожав плечами. — Странно, что ты этого не заметила, ведь ты столько времени проводишь с ним.

Гермиона предпочла не задерживаться на высказывании Нотта. Вместо этого она открыла свою сумку и достала свежий свиток пергамента и острое перо:

— Я думала, мы собираемся посмотреть на твой личный проект.

— Тогда будь готова впечатлиться, — сказал Нотт.

Гермиона не впечатлилась.

(Она потом поняла, что он это имел в виду иронично).

Если кусок пергамента мог хромать, то именно это и делала попытка Нотта зачаровать его. Он трепыхался, хлопал, из него вытекала слабая струйка прозрачной жидкости. Нотт сказал ей, что это вода, и, поскольку он не возражал против её попадания на свою кровать, Гермиона поверила ему на слово. В общем, оно больше походило на больного флоббер-червя, чем на настоящий громовещатель, который соблюдал плавную последовательность зачаровывания: разворачивался, передавал записанное сообщение, снова сворачивался, а затем взрывался самопоглощающим огненным шаром, не оставляющим после себя ни пепла, ни других остатков.

Чистый, действенный и устойчивый.

Он был вершиной успешного коммерческого зачаровывания. Никто не покупал зачарованный сундук для путешествий, если его размеры внутри менялись день ото дня, или если был шанс, что что-то положенное в него может быть испорчено или испарено. Никто не покупал мантию-невидимку или защитный фартук для зельеварения, если была одна из десяти вероятностей, что чары не сработают при использовании. Да, они были одеждой и в отличие от цельных предметов из дерева, камня или металла на них нельзя было вырезать постоянные руны. Со временем они теряли свою вшитую магию, но их срок службы был отмерян и устойчив. Их покупали, зная, что им понадобится замена или ремонт через предсказуемые пять-десять лет.