Одного поля ягоды
Шрифт:
1945
Первого января Том Риддл проснулся новым человеком.
Он больше не был подопечным, не находился под присмотром опекунов. Не было никого, чьим указаниям он был обязан подчиняться, никого, перед кем он должен был отчитываться. Единственным лицом с законной властью над жизнью Тома был сам Том.
Это была истинная независимость.
Со вздохом глубокой удовлетворённости Том завернулся в одеяла. Он обернул руку вокруг Гермионы и притянул её поближе, устраивая её макушку под своим подбородком.
— Том, — сказала Гермиона сдавленным голосом,
— Сегодня не надо в школу, Гермиона. Спи дальше.
— Том, — Гермиона толкнула его в грудь. — Ты должен вернуться обратно в свою комнату!
— Нет, не должен.
— Что, если твоя бабушка придёт и застанет нас в таком виде?
— Тогда, — сонно пробормотал Том, — она пригласит пастора на чай, чтобы он мог зачитать нам стихи из Писания. Какой он выберет? Хм-м. У преподобного Риверса было несколько любимых. «Тот, кто лишь смотрит на женщину с вожделением, уже нарушил супружескую верность в своём сердце».{?}[Евангелие от Матфея 5:28] Хочешь быть нарушительницей верности, Гермиона?
— Нет, — сказала Гермиона, перевернувшись к нему лицом. — «Своём сердце»? Почему это делает меня нарушительницей? Одному из нас надо быть женатым, чтобы это было нарушением супружеской верности!
— Было бы некрасиво назвать тебя прелюбодейкой, — ответил Том. — Учитывая полное отсутствие какого бы то ни было прелюбодеяния — уж не говоря о логистических сложностях прелюбодеяния в одиночку. Ты же понимаешь, что я не могу быть виноватым в этой ситуации. Пастор слишком хорошо знает, кто платит ему жалованье, — он зевнул, потянулся, и его мышцы заскрипели от недостатка использования. — Прости, Гермиона, но ты нарушительница.
— Но я даже не смотрела «с вожделением» ни на кого!
— Не смотрела?
— Никогда.
— Может, мысли, полные вожделения? Сны тоже считаются.
— Никаких.
— Ты точно уверена?
— Да!
— Знаешь, — прошептал Том, — если бы у тебя нашлись какие-то, я бы никому не сказал. Ты можешь мне доверять, Гермиона.
— Ты хочешь услышать о моих, эм, непристойных снах? — с недоверием спросила Гермиона.
— И добавь как можно больше подробностей.
— Хорошо, — сказала Гермиона. — У меня один был, не так давно.
— Продолжай, — поторопил её Том, приподнимаясь на локте.
— Ну, там был мальчик, и он спал в моей кровати.
— Да что ты?
— Да, — подтвердила Гермиона, и она звучала очень серьёзно. — Он также очень беспокойно спал. Всю ночь он не мог держать свои руки при себе. И у него был большой, огромный, надутый…
Том почти не дышал в предвкушении.
— …эгоизм и самомнение, — закончила Гермиона. Она укоризненно посмотрела на Тома. — Вот правда, Том, что ты рассчитывал, я скажу?
К его разочарованию, Гермиона скинула одеяло, которое Том так скрупулёзно обернул вокруг неё за ночь, надела тапочки и удалилась, чтобы приступить к своему утреннему моциону. Том остался один в кровати, удручённый до невозможности, но ничуть не обескураженный. Преподобный Риверс, пастух стада сиротского приюта
Это было привилегией статуса Риддла как ведущей семьи в их социальном кругу, и это придавало мнению Тома больший авторитет, чем у обычного человека. К нему прислушивались, его слова имели вес.
За исключением когда его аудиторией была Гермиона Грейнджер.
Досадно, что его сигналы были неверно истолкованы, а его инициативы — отбиты. Впервые за долгое время Том оказался вожделеющим — очень вожделеющим, — и он был вынужден признать, что это очень неприятное ощущение.
Он простонал, падая на подушки, раздосадованный состоянием своих собственных досад. Он мог признаться, что его чувства были жалкими, и как же тревожно было наблюдать это ослабление дисциплины, его постоянную капитуляцию перед огненной бездной Искушения. Его ум был как никогда острым, воля — твёрдой, но тело было слабо к делам плоти.
Хотя он мог бы обидеться на Гермиону за те неприятности, которые она на него обрушила, он не стал. Это был лёгкий выход — трусливое прибежище, подобное тому, как собутыльник в кабаке обвиняет буфетчика в собственном пьянстве. Нет, Гермиона не была виновата. Виноват был Том, а точнее, различные железы в его теле, которые посылали ему по ночам похотливые сны, а утром будили его с мучительно несбыточными ожиданиями.
Эти различные железы всё ещё занимались своими тлетворными делами, когда Гермиона вернулась в свою комнату, одетая в свежий наряд — блузку под толстым шерстяными джемпером, скромную юбку и пару аккуратных лаковых туфель на шнурках. Гермиона напевала себе под нос, проводя расчёской по своим пушистым волосам и морщась, когда щетинки попадали в колтун, который нельзя было вычесать.
— Почему ты ещё в кровати? — спросила Гермиона, усаживаясь на стул за рабочим столом и раскладывая зеркало. Она стала изучать узелок, проводя по нему кончиком палочки. — Сейчас без пятнадцати девять. Они уже приступили к завтраку.
Том покашлял, перевернулся на живот и натянул одеяло покрепче вокруг себя:
— Слишком холодно.
— Наложи заклинание. Ты волшебник или кто?
— Моя палочка на прикроватной тумбочке с другой стороны кровати, — парировал Том. — До неё слишком далеко тянуться.
— Как любопытно, — сказала Гермиона, распутывая колтун. — Когда я впервые тебя встретила, я никогда не приняла бы тебя за бездельника.
— Когда ты впервые меня встретила, — сказал Том, внимательно наблюдая за тем, как Гермиона откидывает волосы на плечо и обнажает бледный участок кожи на шее, — я не принадлежал к праздному классу. Теперь, когда я им стал, я обязан соответствовать требованиям должности.
— Не понимаю, почему тебе надо это делать в моей кровати, — возразила Гермиона. Она посмотрела в зеркало, в котором отражение Тома раскинулось под её одеялами.