Одного поля ягоды
Шрифт:
— Вы здесь, — вскрикнула Гермиона, подаваясь вперёд и беря его за руки. — Я так счастлива Вас видеть. Я едва ли знаю кого-либо, и когда я попыталась познакомиться… Ну, мне жаль признавать, но я всё равно тут никого не знаю.
Нотт прочистил горло:
— Меня это никогда не волновало.
Мистер Пацек повернул голову, изучая Нотта оценивающим взглядом. Нотт был одет в той же манере, что и Том, во фрак поверх рубашки с воротником-стойкой со скошенными углами и белую жилетку:
— А кто этот молодой человек? Почему его жилетка трансфигурирована?
— Что, — пробормотал Нотт, опустив взгляд на свой жилет. Одной рукой он разглаживал
Мистер Пацек улыбнулся и без предупреждения ткнул Нотту в живот кончиком палочки. Нотт вздрогнул и сгорбился, защищая уязвимые места парой скрещённых рук.
— Жилет такого фасона обычно имеет двойное плетение с приподнятым уткoм. Оно имеет бoльшую свободу действий для тех, кто планирует сидеть и наслаждаться гастрономическим комфортом. Структура также подходит для жёсткого накрахмаливания при стирке. Вы, молодой человек, трансфигурировали ткань, чтобы подражать определённому виду, но Вы забыли о весе и длине. Эта ткань выглядит плоской, как лист индийской резины{?}[Каучук]. Когда Вы смотрите вниз, ткань не должна мяться — на ней должны образовываться волны.
— Он прав, — прошептала Гермиона, бросив тайком пару взглядов на живот Нотта. — Тебе и впрямь стоит внимательнее слушать профессора Дамблдора, знаешь ли.
— Кто это? — спросил Нотт. — Почему я должен слушать его? Он, кажется, иностранец.
— Сигизмунд Пацек, — сказал мистер Пацек, протягивая руку. — Мастер оберегов по ремеслу, аккредитован в Праге.
Нотт уставился на руку, затем на мистера Пацека. Кроме его акцента и бесцеремонных манер, мистер Пацек не показывал никаких вопиющих недостатков, которым мог бы возразить Нотт. Нотт с большой неохотой взял руку мужчины и крепко её пожал. Мистер Пацек не выпускал его. Нотт попытался вывернуть руку, потянув её к себе, но мистер Пацек держал её с задумчивым выражением лица.
— Теодор Эрасмус Нотт. Грейнджер и я посещаем одну школу, — сказал Нотт, метнув взгляд на Гермиону, а оттуда снова на мистера Пацека. — С Риддлом тоже. Вы должны это знать, раз Вы были приглашены на его вечеринку.
— Какое интересное кольцо, мистер Нотт, — заметил мистер Пацек. — Священный род, смею я предположить?
— Именно, — с гордостью сказал Нотт. — Полагаю, Вы не сможете сказать, какой именно?
— В моей практике превозносить достижения индивида, — ответил мистер Пацек, наконец-то отпуская руку Нотта. — У Вас мозоли музыканта. Вы, случайно, не играете на мандолине?
— Что? — в недоумении сказал Нотт. — Это неважно…
— Важен ужин, — сказала Гермиона, осматривая комнату. Горстка гостей исчезла во время их знакомства. — Мы можем стать последними, если не поторопимся.
В столовой им показали их места буквально за секунды после представления их имён. Гермиона сидела на почётном месте, прямо возле Тома, рядом с Риддлами и её родителями. Дальше по длинному столу мистер Пацек и Нотт заняли свои места как менее важные гости. Произведя все формальности, мистер и миссис Риддл оба встали произнести речь, чтобы поблагодарить всех за присутствие и возложить чувства гордости и радости на своего любимого внука, что он вступает в новый этап своей жизни. Гермионе в какой-то мере было за них стыдно, услышав щедрую и незаслуженную, как она думала, похвалу, ведь восемнадцатилетний возраст не был личным достижением Тома. Тому, однако, было приятно это слышать, заслужил он это или нет. Всё это было закончено минутой торжественного молчания в честь Наших Храбрых
— Еда, наконец-то! — в нетерпении сказал Том, потягиваясь за своей ложкой, когда первое блюдо было подано. — Я пытался попробовать закуски до того, как они все закончились, но эти девчонки постоянно подходили поговорить со мной. Миссис Уиллроу обещала мне восемнадцать разных видов канапе, но я уверен, что насчитал только двенадцать до того, как они закончились.
— Чего они хотели? — спросила Гермиона, и какая-то её часть страшилась ответа.
— Ничего важного. Хотя, если они хотели снискать моего расположения, им стоило постараться чуть лучше. Это мой день рождения, но половина из них млела от Тиндалла, — сказал Том с голосом, полным отвращения. — Они думают, он блистательный.
— Это форма, полагаю.
— Я не понимаю этого, — сказал Том, и его рот перекосило в раздражённом оскале. — Она цвета рвоты.
— Я тоже этого не понимаю, — сказала Гермиона, пожав плечами.
Форма была признаком какой-то организации, служебного чина, национальности — или, в случае Хогвартса, факультета. Это был поверхностный способ получить представление об идентификации личности человека, а не о его характере. Если ей не нравился Нотт, это было не потому, что он был членом факультета Слизерин, если она восхищалась Роджером Тиндаллом, это было не потому, что Роджер вступил в армию.
— Возможно, моё мнение было бы другим, — продолжила она, — если бы Роджер рисковал своими конечностями в каждом ночном патруле над Каналом в «Спитфайре{?}[Супермарин Спитфайр (англ. Supermarine Spitfire) — британский истребитель времён Второй мировой войны]». Но из того, что он сказал о своей работе, он просто сидит в кабинете с карандашом в одной руке и чашкой чая в другой. Важная задача, но в ней нет ни места, ни времени для героизма.
— Думаю, — сказал Том, разглаживая свои лацканы, — я более блистательный, чем он. Ты согласна?
— Это не соревнование, Том.
— А вот поэтому, Гермиона, ты моя любимица, — сказал Том, похлопав её колено под столом.
Ужин продолжился с холодной белой рыбой под голландским соусом, за которой последовала supreme{?}[(фр.) «лучшая [часть]» — грудка без кости с кожей] из куропатки, а главным блюдом стала говядина на огне, фаршированная беконом и устрицами, поданная с подливкой из бурого эля. Разговоры за столом стихли, их заменило царапанье и звон приборов по фарфору, мокрые звуки многих воодушевлённо жующих ртов и причмокивание вином, исчезающим в пересушенных горлах. Это была лучшая трапеза, которую многим из гостей доводилось есть за последний год. С нынешним достоинством продуктовых карточек, выданных правительством, за последний час каждому человеку была выдана недельная норма мяса и даже больше.
После основного блюда появились десерты. Они состояли из разлития дижестивов, а также прибытия блюд, с горкой сложенных сахарных лакомств и кондитерских изделий на зубок — подносов хрустящих меренг с бренди, квадратиков бисквитов, промазанных джемом, посыпанных сахарной пудрой минс-паев и тартов с заварным кремом, украшенных хлопьями миндаля и фруктами glace{?}[(фр.) глазированные]. Жёсткие формальности были облегчены. Теперь гостям было позволено менять свои установленные места, а за столом зажигались сигареты и трубки.