Окутанная тьмой
Шрифт:
Теперь надеюсь на ваше понимание!!!
Хоть “Дьяволица” моя любимая, самая первая работа, каждое утро меня посещают мысли, что она начинает мне надоедать. Весь дальнейший сюжет я знаю наизусть, все сцены прокручивала в голове миллионы раз, и меня от них уже, честно говоря, тошнит. Бросать ее я ни в коем случае не собираюсь, просто для какого-то разнообразия, чтобы как-то занять свой мозг и воображение, я буду параллельно писать еще две работы. Одна из них уже порядком пылится в черновиках, а вторая будет по заинтересовавшей меня заявке. Из-за этого продолжение будет выходить реже, я даже график составила, и следующая часть “Дьяволицы” выйдет примерно 19 апреля, если, конечно, ничего не изменится.
Искренне надеюсь, что вы поймете и поддержите меня. Еще раз спасибо.
====== Все на своих местах, часть 4: Самопожертвование, 2… ======
Кин с тяжелым вздохом появился посреди главной гордости и достояния дома, в данный момент принадлежавшего ему – знаменитый сад Акихико, который тот, будто какую-то коллекцию собирал годами, столетиями, дополняя ее все новыми, непохожими на других экземплярами. Вот только сам Кин впервые увидев их всех – таких холодных, пустых, неподвижных – только их оболочки, полые внутри, не видел, не понимал, просто не знал, чем тут можно гордиться. Девушки, обычные девушки, не королевы красоты, не полнейшие уродины,
Хоть снаружи Кин и был более-менее спокоен, не показывая той явной, давно заметной еще с его ухода ярости, недовольства, того презрения и ненависти, которые разом вспыхнули в его душе, чувство презрения, недовольства к самому себе, своей слабости и глупости, заставляло сжимать от досады кулаки, впиваясь еще не исчезнувшими когтями в кожу. Кин не был тем, кто так просто мог сдаться, кто так просто мог признать свое поражение, в особенности, когда его противником была какая-то там жалкая подзаборная шавка. Но теперь в какой-то степени он осознал, что недооценивать врага не стоит, так быстро и просто соглашаться на такие сделки, которые оборачиваются такими клетками, откуда так просто не выйти, так же не стоит и не стоит быть таким самоуверенным. Все его правила, которые он самолично установил для себя и других демонов были подло нарушены, но, тем не менее, Кин даже был благодарен Райто – кто-то же должен был спустить этого глупого, заносчивого мальчишку с небес на землю.
Кин никогда не любил находиться в саду, даже в эту минуту присутствие здесь воспринималось им как часть наказания за его легкомыслие. Ведь он не любил, даже его бросало в легкую дрожь от этих пронизывающих, пустых, стеклянных глаз, обращенных уже всегда на него, будто какое-то проклятье, наваждение, которое преследует его по пятам, будто он – их новая жертва, которую они будут медленно истязать, будто так они пытаются наказать виновного в их смерти, в их теперешнем существовании. Акихико был их любимой жертвой, ведь это был его сад, его коллекция, которая не пополняется вот уже полтора года, именно с того момента, как тот отдал свою косу, а после бесследно исчез, и до сих пор Кин не знал, где он. Может в глубине души Кин и волновался за него, ведь родственник, пускай и дальний, можно сказать, что почти и не родственник, учитывая сколько в их семье демонов, вот только эти глаза, нашедшие в нем свежую кровь, свежую жертву, возвращали Кина в реальность, прививая даже некую неприязнь к Акихико и его давнему увлечению. Пожив в этом доме в полнейшем одиночестве, Кин каждое утро задавался мучающим его до сих пор вопросом – как Акихико мог жить рядом с ними; как мог смотреть им в глаза без зазрения совести, без чувства вины; как мог прикасаться к их измученным лицам; как мог наслаждаться их посмертной красотой; как мог радоваться цветущим цветам у их ног; как он вообще мог жить здесь?! И если же забыть обо всех этих девушках, просто вычеркнуть их, стереть, будто ластиком с картины, то сад поистине был прекрасен, ведь эти цветы, их многообразие Кин любил намного больше. Он ценил, уже просто привык к этой тишине, казавшейся по-настоящему мертвой – только ветер иногда прогуливался здесь, составляя ему компанию, шелестя юбками пышных платьев, еще нераскрытыми бутонами роз и уже вечно цветущей здесь сакуры.
Кин не знал, да и не спрашивал у кого-то, боясь вызвать какие-то положительные эмоции, мнения, откуда она взялась и почему она цветет здесь вечно? Он оставался молчаливым, грубым, самовлюбленным мальчишкой для всех демонов и обычным слушателем той мелодии, которая тихо переливалась среди маленьких белых цветов, оседая, стихая вместе с ними. Кин любил ее, любил ее красоту и живость, ему нравилось часами сидеть под сакурой, оперевшись спиной на ствол, тем более, что молчаливую компанию здесь ему составляла особенная, главная, самая важная девушка в розовом платье – Лейла Хартфилия. Она была просто прекрасна, ведь Акихико создал для нее прекрасный образ, вот только Кина не интересовали эти глупые разноцветные тряпки, его влекла ее внешность. Его любимая Люси-сан была ее точной копией, словно сестра-близнец и этой девушкой, навсегда застывшей с гордо поднятой головой, Кин восхищался, ценил ее компанию и, даже говорил с ней, зная, что она не ответит. Он мог рассказать все, не боясь, что она осудит, посмеется, порой в этом вечном одиночестве, погоне за душами, когда Люси стала появляться все реже, она оставалась для него единственным другом. Ему порой и вправду казалось, что она жива, что она вот-вот и что-то скажет ему, поддержит разговор, говоря что-то тихим голосом, который легко подхватит ветер, он просто верил в то, что когда-нибудь Лейла действительно оживет и потому охранял, берег ее с еще большим трепетом, силой и усилиями.
Молчаливые, пустые изнутри куклы встретили его без радости, без улыбок, впрочем, как и всегда – лишь их пронизывающие до глубины души глаза смотрели прямо на него, и от этого по-настоящему становилось жутко и мрачно. Кин заметно поежился, ощущая эту неприязнь вроде как давно умерших девушек так же ясно, как и ноющее плечо, отдающееся мелкой дрожью по коже. Он порой все же боялся их взглядов, лиц, шелеста ветра вдали или же совсем рядом – Кин уже сам по себе не любил это место, только увидев его, еще ребенком. Хотя этот сад благодаря усилиям Акихико считалось почетным, здесь было красиво и, возможно, кто-то желал занять этот дом сильнее, чем сам Кин. Проходя по ровной, вымощенной камнями дорожке, Кин усиленно не обращал внимания на кукол, думая только о том, как бы быстрее разворошить, полностью перерыть библиотеку Акихико и найти то, что ему нужно, и этот вопрос не давал ему покоя, перебивая весь глупый страх. Вот только ощутив на себе чей-то знакомый, обращенный именно на него взгляд, Кин остановился, обернувшись. Лейла смотрела в пустоту, но он, конечно, будучи слишком самовлюбленным всегда считал, что она смотрит именно на него и потому говорил с ней, хотя и понимал, что это глупо. Просто вся ее простота, мягкость, забота постоянно
– Добрый день, госпожа Лейла, прощу прощения, но я очень тороплюсь. Будьте уверенны, что как только я закончу все дела, то вернусь и еще раз расскажу вам о Люси-сан, – приложив ладонь к груди, он поклонился, как и всегда, ведь он постоянно испытывал к этой девушке уважение и не отрицал этого. Она всегда смотрела так, будто просила его еще раз, вновь повторить все то, что он знает о Люси, и он рассказывал, будто она сама, будучи на небесах, не видит всего того, что происходит на земле. Кин слушался ее всегда, каждый раз рассказывая либо новую историю, либо в сотый раз повторяя, как он и Люси встретились здесь впервые. Как недоверчив, груб, прямолинеен был он – тогда еще глупый, слишком самоуверенный в себе мальчишка – и как добра, слишком терпелива и спокойна была Люси, пропуская все его колкие словечки мимо ушей. Она была мягкосердечна, заботлива по отношению к нему, относясь к его присутствию здесь, рядом со своей матерью слишком просто. Единственное, что тогда попросила девушка, так это присмотреть за Лейлой и, по возможности, защищать ее от всех бед, и тогда Кин, сам не зная почему, поддался. Просто он не мог отказать, просто как-то быстро отношение к этой девушке стало меняться в лучшую сторону. И Кин сдерживал свое слово, да и сейчас все было в порядке, ведь госпожа Лейла цела и невредима, никто не смеет прикоснуться к ней своими грязными руками, здесь она под покровительством этого мальчишки, который ставил ее оболочку выше самого себя.
Окинув девушку, будто понимающую его слова и мысли, довольным взглядом, Кин, уже больше ни на что не отвлекаясь, быстро добрался до крыльца, нервно открыв дверь, нет – просто выбив ее ногой, ведь времени оставалось чертовски мало, да и нервы, ожидая расправу от Люси, были поистине шальные. Демон начал оглядываться, не зная, куда направиться сначала – библиотека первого этажа, подвала или второго этажа? Порой в такие моменты, когда вся надежда только на эти бумажки, Кин не понимал, зачем Акихико столько, казалось, бесполезных книг, да и вообще, зачем он пишет об этих девушках, ведь его писанину все равно не прочтет никто, кроме него самого, разумеется. Вот только позже Кин осознал, а вернее понял, что рядом с этой тишиной и скукой чтение – не плохой способ скоротать эту долгую, надоедливую вечность. Книги, старательно написанные самим Акихико, немногим отличались от человеческих, будто он иногда начинал думать и мыслить как эти глупые, слабые существа, и это злило Кина так же сильно, заставляя скрежетать зубами, ведь так быть не должно. Акихико больше всего заострял внимание в своих книга на поведение девушек, на их смирение с неизбежным, на их крики и глаза, которые постоянно упоминались, чуть ли не в каждой строчке – кажется, что даже и самому писателю было не по себе от их взглядов. Акихико прожил здесь достаточно долго, так что, кажется, что остаться нормальным демоном без доли сумасшествия в глазах, характере и поступках невозможно – но он как-то смог, пересилил себя и после просто исчез, сбросив все на Кина. Кин же чувствовал себя здесь лишь заменой, до поры, до времени, пока Акихико хитростью и подлостью не вернет себе или не найдет другую косу, после выперев родственничка куда подальше. Так же Кин был заменой и для кукол – их личная жертва, которая никуда не денется. Он знал, что его вины в их смертях нет, но их глаза, раз за разом, убеждали в обратном, да и здесь он до сих пор чужой, просто никто – этот мир, этот сад, куклы и самое главное – госпожа Лейла все равно принадлежат Акихико, а он лишь временный хозяин.
Любил здесь, в этом мертвом царстве, Кин и рассвет, все было видно, как на ладони, среди легких облаков, дотянуться до которых проще простого, да и при восходе солнца куклы становились более живыми, радостными, не такими, как в другое время, будто этот восход был и их радостью тоже. Кин уже твердо знает, точнее, ощущает сердцем, что еще немного месяц, может чуть больше и его попрут отсюда, с этого места, где он уже обосновался и привык. Акихико вернется домой, ведь уже более, чем полгода этот зеленоглазый инкуб шляется по свету и наверняка не просто так, чтобы видами полюбоваться – его энергию Кин ощущал совсем недавно, уже не так далеко от Магнолии, но промолчал и сейчас будет молчать, зная, что даже эта информация не успокоит Люси. Раз уж Акихико появился так близко, то Кин уже сделал вывод, что тот нашел косу и уже скоро объявиться, как только подвернется удобный случай, а пока он не показывается, что Кину и не нравилось. Раньше он хотя бы писал письма, самые обычные, ручкой на бумаге, и Кин радовался этим трем глупым строчкам, в которых был только один вопрос – как Люси и как Лейла – его теперешнее местонахождение и фраза «пока безуспешно». И теперь Акихико, видимо, вновь поднялся на ту ступень, к которой так давно привык, вот только Кин искренне недоумевал, почему он скрывается. Все его письма Кин хранил, сам не зная для чего, вроде люди делают так, чтобы была какая-то память, вот и он поступил так же, складывая их аккуратной стопочкой в блокноте. Ответы он писал всегда объемные, повествуя все, что только знает, хотя и понимал, что назад ему придут точно такие же три строчки с печатью в виде месяца.
То, что этот обалдуй – Акихико – чувствовал что-то и к Лейле, которую Кин всегда так самозабвенно защищал, и к Люси, которая была для Кина учителем, другом, мальчишка в этом не сомневался, но и подшучивать, упрекать Акихико в этих теплых, свойственных только людям чувствах, не смел и не собирался. Кин и сам порой ощущал что-то странное, непонятное, незнакомое, просто необъяснимое для него, когда Люси брала его за руку, когда обнимала его или просто говорила с ним о жизни – он чувствовал, что это его человек, вернее демон, ему было комфортно в ее компании, ему нравились ее мысли относительно демонов, и он начал поддерживать ее идеи. Она говорила о той жизни, которая должна быть не только у людей, но и у демонов, и Кин помнил, какая прекрасна, какая завораживающая была она, ее чистое лицо, фигура, искренняя улыбка в лучах заходящего солнца. Но Кин никогда бы не назвал это первой любовью к девушке, нет – это была больше дружеская любовь или, как считал лично он, материнская. Он слишком сильно привязался к этой девушке, слишком сильно привык к ее голосу, к ее разговорам о смысле жизни демонов, к ее улыбке и невесомым прикосновением, когда она постоянно поправляла беспорядочно падающую на его лицо челку. Кин слишком к ней привык, но ничего поделать не мог, без ее присутствия в душе зарождалась тоска и печаль, отчего становилось гадко, ведь он просто скучал по ней. Он любил проницательность Люси, любил, когда она считывала все мучающие его вопросы и озвучивала их вслух, помогая разобраться, развеять страх, решить эту проблему, и Кин знал, что может ей все рассказать, может довериться ей и душой, и телом. Ему была безмерно дорога эта девушка, показавшая, что такое свет, и портить отношение с ней Кину хотелось меньше всего на свете.