Окутанная тьмой
Шрифт:
Быстро перепрыгивая, переступая через несколько ступенек лестницы, ведущей на второй этаж, Кин продолжал усиленно про себя проклинать этого чертового дьявольского пса. Он никак не мог понять, как такое, казалось бы, глупое, никчемное, ни на что не способное существо, в голове которого существует лишь одна команда – защищать своего хозяина – могло придумать, могло додуматься до такого хитроумного плана, загнавшего Жнеца в тупик. И что самое удивительное, все было практически идеально, ни одного изъяна, если не считать что скоро, как только они доберутся до Люси-сан и вернут ее в гильдию, она придет сюда разбираться и наверняка заставит его вернуть все на свои места. Она может бы и послушала его, выслушала все, но вот доверие, та тонкая, хрупкая грань была пересечена Кином и он сожалел об этом. Сейчас он сожалел о многом – сожалел, что так вышло, что так легко поддался и согласился на эту сделку, хотя Люси уже столько раз просила его быть внимательнее и не заниматься подобным – души, которым пора подняться к небесам, сами придут к нему. Но ведь сегодня он вновь ослушался ее, он – просто ненасытный демон, капризный, самовлюбленный, самоуверенный ребенок, которому всегда всего мало – людских душ, чувств и самого
Когда он был хорошим, слушался родителей, которым всегда не было до него дела, никто не замечал – когда стал плохим, поступая так, как хочется только ему, показывая всю кровожадность, ярость и ненависть, стали ненавидеть и бояться.
И он радовался тому, что его ненавидят – глупо, наивно, смешно, до боли в сердце. Он будто и не понимал, что здесь нечем гордиться, не понимал, что в этом нет ничего хорошего и радостного. Только Акихико порой уделял ему внимание, мог кое-как, с огромнейшими усилиями усмирить его пыл, остановить, отговорить от глупых, никчемных затей, но вот поставила его на путь истины, правды и сострадания к людям «святая» Люси-сан. Кем бы ее не называли другие, кем бы ее не считали люди, ничего не зная, для него она была и осталась святой. Когда-то он и считал ее обычным демоном, случайно попавшим в этот сад, но когда этот демон, такой же лживый, кровожадный и безумный, протянул ему руку, открывая запертые им двери, пропуская в его жизнь свет и счастье, он принял ее помощь, без раздумий. Он согласился стать достойным, согласился изменить себя, свой шкодливый характер и свою жизнь, став лучше. Тогда для него все это было шуткой, игрой, вот только Кин и сам перестал замечать, как начал меняться. Он толком и не помнил тот момент, когда Люси, проходя рядом с ним по саду, остановилась рядом с Лейлой и, улыбаясь той самой улыбкой, будоражащей все спящее и забытое, сказала, что это ее мать. И он не знал, зачем, почему, с какой целью тогда улыбнулся в ответ, сказал, пообещал, что будет защищать эту девушку, почему он поддался этой лисе с такими ясными светлыми глазами? Но скоро он поменял свое мнение и слишком быстро, эта лиса с карими глазами и искренней, незнакомой ему ранее улыбкой стала для него просто приятелем, товарищем и верным другом.
Книги, одна за другой, беспорядочно слетали в полок, небрежно сброшенные вниз – они вроде как, по личным соображениям Кина, и должны были чем-то ему помочь, но он слишком торопился, чтобы делать и обращаться с ними аккуратно, бережно. Сердце впервые за такое долгое время будто ожило, ударяясь о грудную клетку так быстро, неподвластно, работая получше всяких часов. В голове, застилая все разумные мысли, мелькало только одно слово «Успеть!», и он торопился, он переживал и надеялся, чтобы Люси-сан еще ничего не знала, ничего не видела, ничего не заметила, хотя, зная ее пронзительный взгляд, заглядывающий прямо в душу, не заметить такое просто невозможно. Всего один короткий взгляд на этого драгонслеера с теперь почти пустой душой и чувствами – и Кин труп. Но как бы сурово, злостно не смотрела на него девушка, оправдываться Кин перед ней не будет, зная, что виноват и оправдания здесь не к месту, он обещал быть достойным демоном, а не плаксой и мямлей. Он будет сильным, мужественным и ответит за свой поступок, за свой глупый просчет перед Люси, не отведет стыдливо глаз, он выстоит и быть может тогда Люси-сан поймет, что он – вырос. Именно таким, каким хотела его видеть она, без этих королевских замашек, постоянных оскорблений людей и демонов – она увидит его простым пареньком, который ее никогда не предавал, но все же оступился. Люси ведь хотела, чтобы он был настоящим, без этих масок и лжи, он покажет ей себя, всю свою измученную годами душу и только ей останется решать, что будет дальше. Кин же примет любой ее выбор, не проронив ни звука – разорвать с ним все связи и назвать, поставить на него клеймо предателя или же простить и дать этому глупому, неопытному мальчишке еще один шанс…
Первая минута после исчезновения печати была слишком тяжелой, трудной, просто невыносимой для каждого, кто с замиранием сердца следил за неподвижным телом мага. Первый вздох, сделанный Леоном с заметным усилием, был еще охрипшим, следом раздался знакомый хруст костей, оповещающий об их быстром восстановлении – и все это просто не могло не радовать и не вызывать спокойной полуулыбки. Вскоре грудь мага начала ровно подниматься, ведь все препятствия, мешающие ранее, исчезали, и уже ничего не мешало дышать глубоко. Дыра, расположенная под сердцем, начала заметно кровоточить, когда началось ее заживление изнутри, медленно, но верно сцепляя разорванные, оживленные ткани друг с другом, пока она за несколько долгих минут не затянулась, не оставляя после себя даже крошечного шрама, как некое напоминание. Осколки, уродливо пробивающие кожу, выпирающие из-под нее, начали поочередно исчезать, быстро собираясь в полную картину ребер, вновь стоящих ровными, хорошо видными рядами из-за легкой худобы Леона. Но как бы медленно и мучительно не шло восстановление, Люси уже точно знала только одно – все худшее, что только могло случиться с Леоном, уже позади. Теперь ему нужно только отлежаться, отдохнуть и набраться сил, а уже потом возвращаться к прежней жизни, вовсе позабыв обо всех тех ужасах, как о страшном сне. Вернее Люси надеялась, что он все забудет и уже никогда не вспомнит, ведь она не понаслышке знала, как будет мерзко и гадко знать, что ты сам чуть не погубил друзей, товарищей и нападал бездумно, безумно на все, что только движется, в погоне за кровью и силой, пока сам чуть не умер. Лучше вообще не знать такие подробности, лучше будет, если Бастия все забудет, Грей не посмеет, даже по пьяни, рассказать ему всей правды, ведь все произошедшее здесь уже в прошлом и Леона это совершенно не касается.
Леону теперь хорошо и спокойно – он дышит без препятствий, его жизни теперь уже ничего не угрожает, а вот Люси становится только хуже. Она все так же морщиться, ясно чувствует, как осколок ребра верно упирается в легкое, и стоит попытаться вдохнуть глубже и все – болезненная резь закрывает глаза непроглядной темнотой. Повернувшись к Грею, стоящему не так далеко как раньше, всего пять шагов, Хартфилия не может выдавить из себя даже такой легкой, обессиленной,
Кое-как успокоившись, уняв боль, волнение и страх, Люси поднялась, поддавшись вперед, сделав несколько шагов в том направлении, где недавно бушевал огонь, но теперь там, как и везде, только черные пятна – там она надеется укрыться, спрятаться на время и хотя бы чуть-чуть восстановиться, отвлекая себя от мысли о свежей крови и людских душах. Ее глаза, застланные легкое пеленой, останавливаются на гербе, подвешенным под перилами второго этажа, и Люси не знает, как объяснить самой себе, почему он оказался целым и нетронутым. Ухватившись обеими руками за ту самую колонну, Хартфилия медленно обсела, оставляя светлые, отличные от черноты, глубокие полосы от когтей. Перед глазами, мелькая разными огнями, гранича с пресловутыми черными пятнами, все так же был герб, и было в нем что-то волшебное, родное, близкое, не дающее так просто провалиться в эту бездонную пропасть и упасть так низко, что потом, кажется, что и поднимать уже нет никакого смысла.
«Ты поступаешь только так, как вздумается тебе, вовсе не думая о последствиях, которые настигнут тебя через секунду за поворотом, а после еще смеешь упрекать этих людей в слабости, глупости и легкомысленности? По-моему, мелкий, ты уже давно потеряла ту тонкую грань, которая настойчиво приплетала тебя к их миру, ты считаешь, что имеешь гораздо больше возможностей – это так, считаешь, что защитить их можешь только ты – ложь, они сами могут защитить и себя, и тебя. Думаешь, что твое присутствие здесь сделает только хуже – ложь – твои чувства все равно, рано или поздно, возьмут верх, и ты не посмеешь противиться им. Да, сейчас ты демон, но всего какие-то полтора года назад и ты была человеком, таким же, как и я двенадцать лет назад, ты помнишь? Не лги мне, я знаю, что ты помнишь все, до самых крошечных мелочей, и дорожишь этими воспоминаниями, так почему же ты отделяешь себя от них, сама же говорила, что ты человек и упрямо отрицала свою демоническую сущность? Да, мы немного другие – у нас другое питание, наши возможности выше, у нас иные предпочтения, но и они – эти люди – не так просты. Я уже столько раз говорила тебе и повторю снова, мелкий, я тебя прошу, послушай меня, дай и им спасти себя. Признайся, в глубине души ты знаешь, ты веришь, что им это под силу, они могут сделать это, все видно по их поступкам, слышно в их словах. Не отделяй себя от них и этого мира – так будет только хуже, поверь мне»
«Я не отделяю себя от них, просто я, в отличие от тебя, сестра, уже давно осознала и смерилась, что наши миры – две совершенно разные вещи и сосуществовать вместе они не могут, да, они связаны, но не настолько близко. Их мир – это их мир, наш мир – это наш мир, и мне здесь, в гильдии, среди них нет места…»
«Ты так ничего и не поняла, глупая девчонка, ты внушила себе это и теперь наивно веришь, пытаешься убедить в этой глупости и меня. Я уже давно начала замечать в тебе изменения, мелкий, и они безумно пугают меня. Ты теряешь саму себя, теряешь смысл жизни, друзей, знакомых, стираешь воспоминания и, в конце концов, лишаешься и своих чувств, полная потеря которых – прямая дорога к потерянным демонам, на которых ты охотишься, которых ты сама так ненавидишь. Мне не нравится все это, я боюсь за тебя, и знаешь, я долго думала, с чем это может быть связанно и, наконец, поняла, что чувства живут в демоне, пока он живет среди людей, немногим становясь похожим на них. Я уже давно позабыла это, Смерть может легко прожить и без чувств, но ты, мелкий, другая, ты прожила этот год лишь благодаря этим девочкам, это они были непоколебимым стимулом, смыслом твоего существования. А теперь ты отбросила все, отказалась от всего, что так было дорого и теперь медленно черствеешь, становишься такой же пустой и холодной, как и подобные на того демона. Остановись, пока не стало слишком поздно…»
«Прекрати нести полнейшую чушь, Лия, это никак не связано, это лишь твои глупые, бессмысленные предположения, не имеющие никаких адекватных, нормальных подтверждений. Я становлюсь такой только для того, чтобы прожить без них, научиться быть одной, не боясь, не переживая за девочек, я хочу научиться жить в этом гадком, мерзком одиночестве»
«Неужели не поняла? Оно-то и превращает тебя в такого выродка и, как говорила ты тогда, неудавшееся творение тьмы, но к тебе это никоим боком не относится, ты скорее наоборот. А ты помнишь слова, сказанные тебе «Дитя Смерти лучшее творение тьмы», не я говорила их, уж поверь мне, я сказала только заклинание и все? Понимаешь, улавливаешь суть? Другая, совершенно другая Смерть, а не я, сказала тебе это, и я до сих пор не выяснила кто, но, тем не менее, ты пример и фаворит для многих демонов. Я без понятия чем, но ты постоянно завоевываешь их расположение, у меня есть догадка, немного глупая, но все же – может это все твои глаза и огонь? Я не знаю и не могу знать, но сейчас ты все равно падаешь в пропасть, хотя у тебя есть эта тонкая нить, есть протянутая рука, которая предлагает помощь, но ты отказываешься от нее и ведешь себя как эгоистка. Все они – эти маги, твои малышки и этот пока бездушный парень – нужны тебе, и если же ты забыла то, что нельзя забывать, то, позволь, мелкий, я напомню тебе наше счастливое, солнечное детство…»
«Мне совершенно наплевать, что думают обо мне другие и кто для них я – худший демон, вызывающий лишь жалость или лучший, которого они бояться до дрожи. Я просто хочу самого обычного покоя и тишины, и если ты так хочешь, то валяй, расскажи мне еще раз наше детство, вкратце, самые светлые моменты, самые счастливые. Те воспоминания, от которых остался лишь один пепел…»
«Ты сама согласилась, мелкий, а теперь отвечай – двадцать второе июня – что это за такой день, ты помнишь?»
«Издеваешься надо мной, сестра? Конечно же, я помню, ведь это просто невозможно забыть. В этот день, каждый год я ходила на твою могилу и проносила твои любимые тюльпаны, растущие у нас рядом с домом. В этот день ты родилась и в этот день я всегда ставила за тебя свечу в церкви, молясь за упокой…»