Оливер Твист

Диккенс Чарльз

— Никогда этого не будетъ, сэръ, никогда!

— Надюсь, что нтъ, — сказалъ старый джентльменъ. — Не думаю, чтобы ты когда либо подалъ мн этотъ поводъ. Мн столько разъ приходилось разочаровываться въ тхъ, кому я хотлъ сдлать добро, но тмъ не мене я расположенъ врить теб и не могу понять, почему все, касающееся тебя, такъ глубоко интересуетъ меня. Люди, которыхъ я такъ сильно любилъ, давно уже лежатъ въ могил; съ ними я схоронилъ все счастье и вс радости своей жизни, но изъ этого не слдуетъ, чтобы я схоронилъ также и свое сердце и закрылъ къ нему доступъ лучшимъ чувствамъ. Глубокое горе только укрпило его и сдлало боле чуткимъ.

Старый джентльменъ говорилъ тихо, какъ бы обращаясь

къ самому себ, а не къ своему собесднику. Когда посл этого онъ смолкъ на нсколько минутъ, то и Оливеръ въ свою очередь сидлъ и молчалъ.

— Довольно, однако, — сказалъ старый джентльменъ боле веселымъ тономъ. — Я говорилъ все это только потому, что у тебя юное сердце. Теперь ты знаешь, сколько горя и страданій я вынесъ въ своей жизни и будешь стараться, слдовательно, не огорчать меня больше. Ты говоришь, что ты сирота, что у тебя нтъ друзей въ мір. Я наводилъ справки и вс они подтверждаютъ твое показаніе. Разскажи мн все, что знаешь, о себ; откуда ты пришелъ сюда, кто тебя воспиталъ, какимъ образомъ ты очутился въ той компаніи, въ обществ которой я нашелъ тебя. Говори всю правду и пока я живъ, ты никогда не будешь одинокимъ.

Рыданія душили Оливера и онъ въ теченіе нсколькихъ минутъ не могъ выговорить ни единаго слова; не усплъ онъ затмъ приступить къ разсказу о томъ, какъ его отдали на фирму и мистеръ Бембль взялъ его оттуда и отвелъ въ домъ призрнія, какъ у парадной двери кто-то нетерпливо дернулъ звонокъ два раза и вслдъ за этимъ въ комнату вошла служанка и доложила о приход мистера Гримвига.

— Онъ идетъ сюда? — спросилъ мистеръ Броунлоу.

— Да, сэръ, — отвчала служанка. — Онъ спросилъ есть ли мягкія булочки въ дом и когда узналъ отъ меня, что есть, то сказалъ, что идетъ чай пить.

Мистеръ Броунлоу улыбнулся и, обернувшись къ Оливеру, сказалъ ему, что мистеръ Гримвигъ старый пріятель его, что у него нсколько рзкая, грубая манера говорить, но что это одинъ изъ самыхъ достойныхъ людей, какихъ онъ когда либо знавалъ.

— Мн идти внизъ, сэръ? — спросилъ Оливеръ.

— Нтъ, — отвчалъ мистеръ Броунлоу, — я желаю, напротивъ, чтобы ты остался здсь.

Въ ту же минуту въ комнату вошелъ, опираясь на толстую палку, старый джентльменъ, хромавшій на одну ногу; на немъ былъ синій сюртукъ, полосатый жилетъ, нанковые брюки и штиблеты, блая шляпа съ широкими полями. Изъ подъ жилета высовывалась узенькая оборочка отъ рубахи, а подъ нею болталась довольно длинная стальная цпочка отъ часовъ, на конц которой ничего не было кром ключа. Концы его благо шейнаго платка были связаны узломъ величиною съ апельсинъ; все лицо его то и дло передергивалось самыми разнообразными гримасами, для изображенія которыхъ не хватало бы ни словъ, ни красокъ. Во время разговора онъ всегда склонялъ голову на одинъ бокъ и смотрлъ въ то же время какъ то искоса, напоминая въ этомъ случа попугая. Такъ же точно держался онъ въ ту минуту, когда входилъ въ комнату. Вытянувъ далеко впередъ руку, въ которой онъ держалъ небольшой кусокъ апельсинной корки, онъ воскликнулъ ворчливымъ, недовольнымъ тономъ.

— Смотрите! Видите ли вы это? Не странно ли и не удивительно ли, что во всякомъ дом, куда я только вздумаю войти, я непремнно нахожу на лстниц кусокъ этого любимаго хирургами вещества? Апельсинная корка виновата въ томъ, что я хромаю, и причиной моей смерти будетъ также апельсинная корка. Да, сэръ! Я умру отъ апельсинной корки… Готовъ състь собственную свою голову, сэръ, если это не правда.

Это было любимое выраженіе мистера Гримвига, которое онъ употреблялъ обыкновенно, желая придать больше силы своимъ словамъ и выраженіямъ. Самое удивительное здсь то, что даже въ томъ случа, если бы научные опыты доказали возможность

того факта, что джентльмену ничего не стоитъ състь свою собственную голову, мистеръ Гримвигъ не могъ бы этого сдлать, ибо голова его была такъ велика, не говоря уже о толстомъ сло пудры на ней, что ни единый человкъ не могъ бы прикончить ее въ одинъ присстъ.

— Да, сълъ бы свою голову сэръ, — повторилъ мистеръ Гримвигъ, стуча палкой по полу. — Э-э!.. Это что такое! — продолжалъ онъ, увидя Оливера и отступая на шагъ или два.

— Это молодой Оливеръ Твистъ, о которомъ мы говорили, — сказалъ мистеръ Броунлоу.

Оливеръ поклонился.

— Не вздумаете ли вы утверждать, что это тотъ самый мальчикъ, у котораго была горячка? — сказалъ мистеръ Гримвигъ, отступая съ нкоторымъ испугомъ назадъ. — Погодите минутку! Не говорите! Да… — продолжалъ мистеръ Гримвигъ, сдлавшій вдругъ такое открытіе, при которомъ страхъ горячки сразу отошелъ на задній планъ, — это тотъ самый мальчикъ, у котораго былъ апельсинъ? Если это не тотъ мальчикъ, сэръ, у котораго былъ апельсинъ и который бросилъ эту корку на лстницу, то я готовъ състь свою голову, вотъ что!

— Нтъ, нтъ, у него не было апельсина, — сказалъ мистеръ Броунлоу, смясь отъ души. — Полно вамъ! Снимите вашу шляпу и поговорите съ моимъ юнымъ другомъ.

— Я слишкомъ строгъ на этотъ счетъ, сэръ, — сказалъ раздражительный старый джентльменъ, снимая свои перчатки. — На мостовой нашей улицы всегда бываютъ въ большемъ или меньшемъ количеств апельсинныя корки и я знаю наврное, что ихъ бросаетъ мальчикъ хирурга. Одна молодая женщина поскользнулась вчера, наступивъ на апельсинную корку и упала прямо на мою садовую ршетку; я видлъ, какъ она вставъ на ноги, подняла руку по направленію проклятаго краснаго фонаря {Красный фонарь у подъзда — обычная принадлежность квартиры врачей въ Англіи.} съ весьма выразительной пантомимой. «Не идите къ нему» — крикнулъ я ей изъ окна, — «онъ убійца!» Онъ «волчья яма!» Вотъ что онъ. Если нтъ…

Здсь раздражительный старый джентльменъ крпко стукнулъ палкой по полу, что, какъ извстно было его друзьямъ, замняло собой его любимое выраженіе. Затмъ онъ слъ, не выпуская палки изъ руки и, открывъ лорнетъ, висвшій на широкой черной лент, сталъ разсматривать Оливера, который, видя себя предметомъ его вниманія, покраснлъ и снова поклонился.

— Такъ это тотъ юный мальчикъ? — спросилъ мистеръ Гримвигъ.

— Тотъ самый, — отвчалъ мистеръ Броунлоу.

— Какъ твое здоровье, мальчикъ? — спросилъ мистеръ Гримвигъ.

— Гораздо лучше, сэръ, благодарю васъ, — отвчалъ Оливеръ. Мистеръ Броунлоу, предполагая, что странный пріятель его хочетъ сказать что нибудь непріятное, просилъ Оливера спуститься внизъ и сказать мистриссъ Бедуинъ, чтобъ она готовила чай. Оливеръ, которому не особенно понравился поститель, очень обрадовался этому.

— Очень милый мальчикъ, не правда-ли? — спросилъ мистеръ Броунлоу.

— Не знаю, — отвчалъ мистеръ Гримвигъ.

— Не знаете?

— Нтъ, не знаю. Я не вижу никакой разницы между мальчиками. Я знаю два сорта мальчиковъ. Одни сладкорчивые, а другіе глупые съ бычачьей физіономіей.

— Къ какому же сорту относится Оливеръ?

— Къ сладкорчивымъ. У одного изъ моихъ пріятелей есть мальчикъ съ бычачьей физіономіей. Они его считаютъ красивымъ мальчикомъ. Голова круглая, щеки красныя и сверкающіе глаза. Ужасный мальчикъ! Такъ вамъ и кажется, что все тло его и вс члены его сейчасъ раздуются такъ, что синій костюмъ его лопнетъ по швамъ. Голосъ у него, какъ у штурмана, аппетитъ — волчій. Знаю я его! Плутъ!

— Ну, — сказалъ мистеръ Броунлоу, — характеристика эта не подходитъ къ Оливеру Твисту; онъ не можетъ поэтому раздражать васъ.