Оливер Твист
Шрифт:
— А пила она горячее вино, которое ей прописалъ докторъ? — спросила первая.
— Я хотла ей дать, — отвчала другая, — но она такъ стиснула зубы и такъ уцпилась за кружку, что я насилу отняла ее. Я сама выпила вино и это подкрпило меня.
Оглянувшись кругомъ, чтобы удостовриться, что никто не подслушалъ ихъ, старухи ближе придвинулись къ огню и захихикали отъ души.
— Я хорошо помню, — оказала первая, — и она длала то же самое, и какъ еще смялась.
— Да, да, она всегда была веселая, — отвчала другая. — Много, много красиыыхъ покойницъ убирала она,
Старуха вытянула дрожащіе пальцы, провела ими по своему лицу и сунула затмъ въ карманъ, откуда вытащила старую, выцвтшую отъ времени табакерку, насыпала немного табаку на протянутую ладонь своей товарки, а на свою нсколько больше. Пока он болтали у огня, надзирательница, потерявшая всякое терпніе сидть такъ долго подл умирающей, встала съ мста и, подойдя къ огню, съ раздраженіемъ спросила, долго ли ей еще придется ждать?
— Не долго, мистриссъ, — отвчала вторая, глядя ей прямо въ лицо. — Всмъ намъ недолго придется ждать смерти. Потерпите, потерпите! Она достаточно скоро пожалуетъ къ намъ.
— Прикуси языкъ, идіотка! — сказала матрона. — Скажи мн, Марта, была ли она и раньше въ такомъ состояніи?
— Часто, — отвчала первая.
— И больше никогда не будетъ, — сказала вторая;- то есть, она проснется еще разъ… да только не надолго.
— Ну, тамъ надолго или не надолго, — сказала матрона, — только она не найдетъ меня здсь, когда проснется. Будетъ вамъ на орхи за то, что вы изъ-за пустяковъ потревожили меня. Я не обязана смотрть, какъ умираютъ старухи въ этомъ дом, и не желаю… вотъ и все. Зарубите это себ на носу, безстыжія старыя вдьмы! Вздумайте еще разъ одурачить меня и я скоро отучу васъ отъ этого!
Она приготовилась уйти, когда крикъ обихъ старухъ, вернувшихся на свое мсто у кровати, заставилъ ее обернуться назадъ. Больная сидла на кровати и протягивала руки къ ней.
— Кто это? — кричала она глухимъ голосомъ.
— Тише, тише! — сказала одна изъ старухъ, — ложись лучше, ложись!
— Никогда я больше не лягу живою, — сказала женщина, вырываясь у нея изъ рукъ. — Я хочу разсказать ей… подойдите… ближе! Дайте мн шепнуть вамъ на ухо.
Она схватила надзирательницу за руку и заставила ее ссть на стулъ подл кровати; она хотла уже начать свой разсказъ, когда, оглянувшись кругомъ увидла двухъ старухъ, которыя также приготовились слушать.
— Выгоните ихъ прочь, — сказала она. — Скоре. Скоре!
Старухи завопили въ одинъ голосъ и стали жалобно причитать, что больной очень, вроятно, худо, потому что она не узнаетъ ихъ, своихъ лучшихъ друзей, которые никогда не оставили бы ее. Но тутъ надзирательница вскочила, вытолкала ихъ, заперла дверь и вернулась на мсто. Тогда он запли совсмъ другое и принялись кричатъ сквозь замочную скважину, что Старая Салли пьяна. Здсь была своя доля правды, потому что кром небольшой дозы опіума, прописанной ей аптекаремъ, старуха находилась еще подъ вліяніемъ джина съ водой, которымъ ее угостили товарки.
— Выслушайте меня, — сказала умирающая, стараясь
— Все равно въ которомъ, — съ нетерпніемъ отвчала ея слушательница, — дальше!
— Ай! — прошептала умирающая, приходя въ прежнее сонливое состояніе. — О ней?.. Что о ней?.. Знаю! — вскрикнула она. Лицо ея покраснло, глаза широко раскрылись. — Я обокрала ее, да! Она еще не остыла… Говорю вамъ, она еще не остыла, когда я ограбила ее!
— Что украла? Говори, ради Бога! — крикнула надзирательница съ такимъ жестомъ, какъ будто бы хотла позвать кого-нибудь на помощь.
— Вещь, — отвчала старуха, закрывая рукою ротъ матроны. — Одну только вещь, которую она имла. У нея не было теплой одежды, она была голодная, но она берегла ее и держала у себя на груди. Она была золотая, говорю вамъ… чистйшаго золота и могла спасти ей жизнь.
— Золотая! — воскликнула надзирательница, склоняясь надъ женщиной, упавшей навзничь. — Продолжай, продолжай же… что еще? Кто была мать? Когда это было?
— Она просила меня сохранить ее, — отвчала женщина хриплымъ голосомъ, — и доврила ее мн, потому что я была одна при ней. Я ршила ее украсть еще тогда, какъ она въ первый разъ указала мн, что она виситъ у нея на ше, и если ребенокъ умеръ, то въ этомъ моя вина. Они, быть можетъ, лучше бы обращались съ нимъ, знай они все.
— Знай что? — спросила матрона. — Говори!
— Мальчикъ росъ и такъ походилъ на свою мать, — продолжала женщина, не отвчая на вопросъ. — Я никогда не могла забыть этого, когда видла его лицо. Бдная двушка! Бдная двушка! Такая молоденькая! Такая кроткая! Погодите, я должна еще кое-что разсказать. Я не все разсказала, да?
— Нтъ, нтъ, — отвчала матрона, склоняясь еще ближе къ ней, чтобы лучше слышать, что она говоритъ. — Говори скоре, не то будетъ поздно.
— Мать, — продолжала женщина, длая надъ собой послднее усиліе, — мать, когда наступили смертныя муки, шепнула мн на ухо… Если ребенокъ родится живымъ и выростетъ, то быть можетъ наступитъ день, когда ему нечего будетъ стыдиться имени своей несчастной матери. — «О, Боже!» — сказала она, складывая свои худенькія ручки, — «будетъ ли это мальчикъ или двочка, пошли ему друзей и сжалься надъ несчастнымъ ребенкомъ, который остается на произволъ чужихъ ему людей!»
— Имя мальчика? — спросила матрона.
— Они назвали его Оливеромъ, — слабымъ голосомъ отвчала женщина. — Золотая вещь, которую я украла…
— Ну? — крикнула матрона.
Она еще ближе склонилась къ женщин, чтобы слышать ея отвтъ, но въ ту же минуту отскочила отъ постели. Женщина медленно, не двигая ни однимъ членомъ, поднялась и сла на кровать; судорожно уцпившись руками за одяло, она смяла его, пробормотала нсколько невнятныхъ словъ и упала навзничь.