Оповідання
Шрифт:
с. Олексiївка
CAM СОБI ПАН
Я їхав залiзницею, третiм класом i, як звичайно, у вагонi з написом: "Для некурящих". Ох, цей напис! Раз у раз доводиться воюватися з подорожнiми, щоб вони справдi не курили, - це знає кожен, кому траплялося сiдати до таких вагонiв, сподiваючися заховатися в них од огидної отрути димом з паленого листу. Будь ти дитиною, кашляй вiд тяжкої хвороби на груди, - все дарма: напуватимуть тебе тiєю отрутою, смiючися i з твоїх прохань, i з твоїх протестiв. Цього разу трапилося, що в нашому вагонi людей було дуже мало i з них виявився тiльки один курiй, високий лiтнiй селянин
Тепер вони верталися додому i були веселi: справа клалася на добре: от-от уже добудуть свого. Трошки глузуючи, пригадували собi, як сьогоднi тупцялись у якiйсь губернськiй писарнi та розмовляли з панками. Дядько в капелюсi витяг тим часом з кишенi критого кожуха курецьке знадiб'я та й почав поважно длубатись у кисетинi, добуваючи звiдти тютюн та натоптуючи його в люльку своїми товстими робочими пальцями. Як вiн узявся був до сiрникiв, я попрохав його не курити, показавши на напис.
– Хiба?
– пiдвiв вiн голову i глянув за моїм пальцем, читаючи: "Для не-ку-ря-щих".
– А й справдi, що тут не годиться. Вибачайте, не буду: коли тут таке право, щоб не курити, то й не куритиму. Бо, звiсно, пiд яким правом чоловiк є, то вже того права й слухайся. От якби тут не було цiєї таблички, то хоч би ви були й дуже великий пан, я вас не послухався б i нiчого б ви зо мною не вдiяли, - казав вiн, помалу витрушуючи назад у кисет тютюн iз люльки.
– Тодi б я нiчого вам i не казав, бо й я корився б тодi тому праву.
– Хiба?
– спитався вiн, зашморгнувши зразу кисет i знову, як i перше, пiдводячи голову.
– Оце добре, що в вас такий напрямок. А то звичайно так буває, щоб люди пiд право хилилися, а пан - нi. Це вже я вивiрив i на оцьому курiйствi, бо менi була така притичина.
– А яка ж саме притичина вам була?
– запитавсь я, зацiкавившись.
– То справдi притичина!
– засмiявся старий сивий дiд, товариш мого курiя.
– Чудасiя!
– додав тоненьким голосом другий товариш - худий гостроносий чоловiчок, швидкий на рухи.
– Я б такого i не вдав, як Данило - не витримався б. Бо це треба як затятися, то вже щоб i не зрухнутися iз свого.
– Так, може б, ви й менi розказали про вашу пригоду?
– попрохав я Данила.
– А таки й розкажи, Даниле, пановi, розкажи!
– задрiботiв тоненько гостроносий, крутнувшись до Данила.
– Воно чудне, ну й чудне!
Данило помовчав трошки, всмiхаючися з-пiд рясного темного вуса в невеличку бороду, i загомонiв:
– Та що ж там такого?… От собi, звичайно, чоловiк щось робить, а тим часом то про те, то про се думає, мiзкує. Отак i я… Що так воно дивно на свiтi: усi люди, а життя в них неоднакове. От хоч би мужик - одно життя, а пан - зовсiм iнше. I шана кожному не однакова: зараз пан увiходить куди, то лакей пiдбiгає й кланяється, i пальто пановi скидає, i говорить: "Пожалуйте, пожалуйте!" Ще й дверi ширшенько прочиняє, щоб не зачепився, буває, пап; а наш братчик, сiром'яга, туди ж поткнися, то зараз: "Ну ти, мурло! Куди прешся? Завертай назад, мугиряко!" I зараз тiї дверi, хоч би й навстiж зяли, то зачинить… Ну, сказати, лакей, то, звiсно, панська помийниця, - яких помий туди влий, такими й смердiтиме… така вже в нього душа… так же й iншi туди ж… Чого ж воно так? Невже через грошi? Бо в пана грошей багато: зараз вiн лакеєвi тиць у руку, - вiн йому й кожушинку скине, i дверi прочине… Або хоч от на машинi: сiдаєш у третiй клас, то там на тебе кондухтор нагримає, а iнодi й межи плечi наштовхає, а такiсiнський собi мугиряка, як i наш братчик, тiльки що з гудзиками… А пан за великi грошi сiдає до первого класу, то вже вiн там на кондухтора гримає, а той тiльки все - "як завгодно"… Мат-терi його ковiнька, як же воно недобре на свiтi зроблено!…
– Що це ти, чоловiче, в дорогу йдеш, а куди й не кажеш? Що воно за мода? Мабуть, уже знову за якимись громадськими дiлами? Тiльки грошi переводиш.
А я на смiх i кажу:
– Пiду панського права добувати.
– Тю!
– каже.
– Чи ти не здурiв? Чи тобi на свiтi жити надокучило?
– Нi, - смiюся, - тiльки надокучило мужицьке право.
– Що ж ти робитимеш?
– питає, а сама, бачу, вже й боїться, й роботу покинула, i не знає, що їй i казати.
– А що ж я робитиму? Де пани бувають, там i я побуваю, подивлюся, чи не можна якось так, щоб i мужик в однiй хатi з паном сидiв.
Вона як заголосить:
– Ой лишечко! Пропав же ти, пропав же ти навiки! Та тебе ж закатують, та тебе ж на Сибiр завдадуть або на Соколиний острiв запроторять!… Та там же гаду-гаду, що й ступнути хрещенiй душi нiде… (I звiдки вона те знає - про той гад?) Та дiточок же наших дрiбнесеньких посиротять!… А вони, тi дiточки, таки й дрiбнесенькi: сина цiєї осенi оженив, та й до дочки вже тi, що куниць шукають, рипаються… Гаразд хоч, що обох на той час у хатi не було, а то б i їх стара до лементу призвела. Уже не радий, що й признався. Почав її вмовляти, почав їй тс та се… Так-сяк розважив, затихла… Затихла, а сама своє думає: як випроваджала, то так сльози i бринять на очах… I шкода менi її, i самому неначе трохи смутно стало, - ну, а все-таки того, що намислив, не кидаюсь, простую на станцiю. Прийшов. Узяв бiлета первого класу… таки дали, нiчого й не сказа- ли… Ов-ва! Та й дорого ж, нехай йому всячина!… Це так, що не дурно папське право достанеться!… Ну, та дарма: один той день, що батько у плахтi. Вийшов я до вагонiв, подивився, де синiм помальовано, - ото й мое. Так просто й чимчикую у первий клас… А назустрiч iз вагона кондухтор.
– Не сюди, не сюди!… - гримає.
– Куди пхаєшся? Наперед iди, - там третього класу вагони. А я таки собi тиснуся.
– Чи ти чуєш, мурло, що я тобi кажу? Не тут третiй клас, а спереду.
– Та чого ви гукаєте?
– вiдказую.
– Менi й не треба третього класу, а первого, - та й показую йому бiлета.
– А, пановi бiлета несеш, - ну, иди, коли так… Та не барись там, бо скоро поїзд рушить, - та й побiг далi.
Брешеш, думаю, я сам собi пан. Та й посуваюся у той первий клас. Iду, а самому таки трохи моторошно. Увiйшов туди. Бий тебе сила божа!
– вiдразу не розбереш, куди й поткнутися. Одначе пролiз тiсненькою вуличкою та й уступив у таке, що воно вже й не вагон, а таки зовсiм панська свiтлиця: тут тобi й столики, тут тобi й постелi, тут тобi й тапчани… Народу не дуже багато: панiв кiлькоро та панiй двоє, бачу… Сидять пани, - треба й менi сiдати. Набачив порожнє мiсце, пiдiйшов та й сiв на тапчанику та так i пiрнув у нього!… Ну та й м'яко!…
– Мужичок, а мужичок!
– каже менi панок молоденький з бiлявенькими вусиками позакручуваними.
– Не туди попал, тут первий клас.
– А так, - кажу, - пане, первий.
– Ну, так зачим же ти, - каже, - сюди, коли тобi в третiй?
– Нi, - кажу, - менi iменно в первий, а третiй менi тепер не в моду, бо в мене бiлет не туди.
– Што ти, - каже, - вигадуєш абищо!
– Чого б же я вигадував?
– одказую.
– Подивiться самi.