Оскол

Александр Юм

– Ни, хлопцы, - сказал Карпенко, освобождая антресоль.
– Придумали тоже! Не место маршалу у стенки.

– А чем не место?

– Тю! Прошлого раза там Фельдман* стоял...

Завхоз вытер лысину кепкой и решительно взялся за угол стенда.

– Ворошилова на чердак тащите, мы с ним германца под Харьковом рубали в восемнадцатом.

Мы затянули первого красного офицера наверх, сверху поставив макет тачанки. Я порезал палец о миниатюрный облучок, а Ветка, у которой дядька, лыжный доброволец, вернулся с финской войны инвалидом, ругнулась тихо:

– Ты б с

ним лучше под Выборгом чухонь рубал.
– И сполоснув руки из висящего шланга с краном, вышла на улицу.

Трибуны к этому времени расцвели багрецом флажков, собранных по всему лагерю.

– Твои когда будут?
– спросил я чихающую пылью Ветку.

– Эти охламоны закончат, и начнется тренировка.

Юные стрелки соревновались отчаянно и основательно, так что авансировать минут двадцать на личные дела я успевал и попросил Полтавцеву приглядеть за моей группой, если не подоспею вовремя.

– А что у тебя за пожар?

– Дело у меня. Срочное.

– А ну, а ну... поподробней пожалуйста, - сказала Ветка, наклонившись ко мне.

Я заерзал.

– Да ну, там, вообщем...
– Веткина голова склонилась еще ближе, почти к моему лицу.
– Ты никак шалить начал?
– она ехидно прищурилась.
– Говори с кем!

Я сделал неопределенно-изворотливое движение, которого хватило бы вместо объяснения любому культурному человеку. Но не Полтавцевой. Наоборот, она двинула меня кулаком в бок, понуждая к раскаянию.

– Признавайся!
– и, прижавшись, совсем уже неприлично подставила ухо.
– Можно шепотом.

Хотел я ей дурацкость сказать и ущипнуть пониже спины - даже руку на талию положил. Но не успел. Сзади грохнуло остро и глухо. И обернувшись, мы увидели Астру возле перевернутого ящика с флажками.

– Ты чего, Далматова?
– спросила Ветка.

* Председатель ОСОАВИАХИМа до 1937г. Расстрелян.

– Я ничего.

Астра тяжелым взглядом проводила мою руку, сползающую с Веткиной задницы, и продолжила:

– А вот зачем ты, Совета, чужих...

Запнувшись, она стала наматывать на локоть веревку с флажками из ящика, выдав напоследок с подделанным безразличием:

– Вас, товарищ Полтавцева, в медпункт просили зайти.

У Ветки аж лицо вытянулось. Засинели глаза, взгляд которых прыгал с меня на Астру. Приподнялись длинные руки. И даже рот чуть приоткрылся в разбуженном понимании происходящего. Незаметно для Астры она ткнула меня в спину пальцем и быстро удалилась.

А снегурочка домотала на руку флажки и швырнула их мне под ноги со всей силы. И также быстро убежала в другую от Ветки сторону.

Я постоял, хлопая ресницами, а потом захохотал. Придурковато, но радостно и громко. Только что две девчонки было со мной, потом бац - и обе в разные стороны разбежались.

Неотложность дела, в которое подпряг я Ветку, складывалась постепенно, изо дня в день. Сначала, вещи, забытые Астрой в т о т вечер, были как перо жар-птицы: иногда я даже просыпался, открывал тумбочку и глядел на них - была-таки принцесса! Потом, в дни, когда я ждал чуда, черно-зеленая футболка, книга и зеркало будили смутную надежду на лучшее. А сейчас они были грустным эхом прошедшего,

тенью мечты, душевной Альгамброй*, хранящейся в картонной коробке. И расстаться мне с этим сокровищем было труднее, чем Фебу со своими лавровыми вениками**.

В этом я убедился, когда окончательно решил отдать то, что не принадлежит мне и не смог мог расстаться со своим богатством. Который раз отнес на потом. А "потом", вот оно - за дверью стоит. На сегодняшнем празднике вручат удостоверения, завтра сборы, а во вторник курсанты разъедутся.

Исполнившись твердостью, пошел я изгонять мечту, но споткнулся сразу же - на столе, где со вчера лежали дорогие сердцу предметы, валялся лишь мятый френчик моего недавно выздоровевшего соседа. Сам он дул в шишки утюга, собираясь гладиться.

– А где вещи?

– Какие?

– Ну, книжка из эпохи 1905 года, зеркальце, футболка.

– Черная?

– Зеленая.

– Да были, вроде, вчера, но ты лучше у Юрочки Жукова спроси, он передо мною гладился.

– А какого он тут...

– Тебе что, жалко? Доска одна для всего коридора... И, вообще, какие футболки могут быть! Праздник, оденься прилично.

– Да не моя она!

Сосед присвистнул.

– Тогда давай искать.

Недоумевая пропаже, стал я рыться в тумбочке, вынимая и снова укладывая ненужные вещи, заглянул под матрац, поднес к свету коробку.

– Здравствуйте!
– В окне я увидел Варю Халецкую.

Половина всех наших стрелков были девушки. Не знаю, какими были они в городе - веселыми или занудными, красивыми или не очень, умными или глупыми, счастливыми, противными, компанейскими... Кто знает? Но здесь они были здоровы,

* Альгамбра - сказочный дворец, полный сокровищ.

** Преследуемая Фебом нимфа была превращена своим отцом в лавровое дерево, с листьями которого этот мифологический персонаж не расставался.

шумны и симпатичны. Интересно, почему? С едой было не так чтобы - иногда в столовке чай только и был да хлеб скверной выпечки. Режим не артековский: кроссы, заплывы, ночные шатания по азимуту, физподготовка. Жили в палатках и щитовых бараках с дырками.

Правда, отдельные гражданки, подорвавшие здоровье в суровых буднях, занялись поисками выхода на волю, задружив с подлогом и обманом. В ход пошел целый арсенал от банальных радикулитных справок до сложносочиненных трагедий в двух частях с прологом и эпилогом. Но оставшиеся... Ух, девки! Чисто красные яблоки в корзине.

Смотреть на этих румяных кобылиц было просто мучением. Я, в принципе, не шибкий ходок по таким делам, но тут уж, извините, - это как волку овец стеречь без привязи. Комиссар лагеря, скотина жареная, так все устроил, что любой покус расписывался очень жесткими красками. Ему что, он в Гнилом море* еще в Гражданскую себе все поморозил и зырил на всех, как тошный свекор. Нет, оно понятно: дисциплина, моральный долг... Мы ведь обучать их стрелковому делу призваны, а не по кустам валять. Но, честное слово, в глазах этих девчонок можно было иногда отыскать все, кроме готовности к труду и обороне. Да и парни иногда желали овладеть оружием куда меньше, чем товарищем по оружию в юбке.