Оскол
Шрифт:
– Тихо, дочка, тихо.
– Максимов обмотал пятно влажным бинтом и, подождав, когда я крепко схвачу медсестру, ловко приладил провод из ЭТРа к бинту. Хлопнул разряд и 190 вольт из электротерморазрядника прошили тело Тани Марвич.
Тело напряглось, дернулось и обмякло. Мы вздохнули было облегченно, однако через секунду на белом Танином халате проклюнулась и стала расплываться зелень. Тут же из-за двери раздался вой боли.
Существо рвалось в комнату, прожигая дверь остро пахнущей дрянью. Полотно ее скоро превратилось в мешанину из воняющих железом потеков и дыр. А долбящий звук пробивал
– Через полчаса ее нельзя будет спасти, - сказал Максимов. Руной сможешь электроудар сделать?
Я кивнул.
– Ну, тогда с Богом.
Резко открыл дверь Максимов, я швырнул в проем набитый хламом вещмешок, и существо схватило его, дав нам спасительную секунду. Старшина успел прицельно бросить в него тротиловую пачку из боекомплекта. В комнатенке хлопнуло, и полетели в меня со всех сторон кирпичи, доски, стекло и железяки.
Цел, вроде, и невредим, только шум в голове да оторванная нога рядом валяется. Моя, как будто, на месте. Может, Максимовская?
– Старшина! Ты живой?
Максимов был живой, но видать крепко подраненный ошметками кисляка. Он скорчился на полу: красный, в тлеющих дырках, пытаясь воткнуть ампулу обезбаливателя.
– Старшина, я сейчас, терпи!
Вкатив двойного морфина, я вытащил его в коридор. Пришлось ждать, когда лицо раненого побледнеет, и сразу же колоть камфорой.
– И-и бысс-трей, - шипенье Максимова дополнил взмах его руки.
Я заблокировал коридорные двери, чтобы никто не смог сюда попасть, и вытащил Таню из здания.
Итак, передо мной был человек, зараженный орвером. Заражение и мутация происходили ураганно - скоро начнется ремиссия органов и тогда всё. Я соединил проводки с генератором и дал малый ток, надеясь возбудить в теле короткий импульс.
– Простите, товарищ, э-ээ командир, - возникший из ниоткуда Рюрик Евгеньевич мягко уминал березовый лист около дерева.
– Тут, э-э товарищ...
Черная фигура в капюшоне двинулась ко мне. Ногой фигура зацепила провод пускателя, стрелка тут же устремилась вперед в красный сектор, и в искрах короткого замыкания лежащее тело медсестры искривилось в дугу.
Если вы никогда не видели, как попадают под электроудар асинхронизатора, представьте человека, бьющегося в беспрестанных конвульсиях, с дыбящимся волосом и всего в паленом дыму. Организм нечастного в панике извергает все лишнее, стремясь хоть чем-то помочь себе; всюду новогодний хлопушечный треск и в хохочущем адском свете бедняга словно танцует дикарскую "пляску смерти". Помножьте все это на два - и получите бледную копию происходившего в больничном саду.
Рюрик сначала держался стойко. Лишь неуверенный шаг назад и захрустевшая раздавленная мензурка выдали его испуг. Потом доктор сложился вдвое и упал, апоплексически хрипя: "Марат, Марат...".
Фигура стояла не шелохнувшись. А когда все закончилось, и я склонился над Таней, ударила меня по голове. Отключился я ненадолго. Только открыл глаза - увидел, как фигура в капюшоне подняла руки и медленно поднялась в воздух, одолевая забор. Я Рюрика быстро в чувство привел, заорав:
– Там, в коридоре, Максимов. Под капельницу его срочно! Точечные ожоги и болевой шок. Кожу не обрабатывать.
Но выскочив на дорогу, кроме расхлябанного пикапа, вильнувшего последней "тройкой" номера, никого не увидел. Возле ограды, там, где обвалилась кирпичная кладка, кто-то оставил давленный каблуком след. А уже на улице виднелась россыпь масляных пятен, и пахло бензином. Но больше ничего нельзя было прочесть на асфальте.
Где-то у моря прощалась с Городом ночь. Древний чудак Фаэтон тащил свою колесницу уже над Малой Охтой, вынимая остатки темной накипи из дворов и проулков. Подкрадывались к спящим людям забытые на время сна проблемы, а вот моя проблема уже стояла во весь рост: куда пропала медсестра? Она долго мучилась в цепких когтях минус-поля, потеряв три пальца на руках и вытекший глаз. Но человек вернулся в нее, оставив чужую кровь шевелиться на траве. Склизкая гадость была почти извержена из тела. Рюрик не смог пережить вида нутряной каши, осмысленно сучившей зелеными ростками, и хлопнулся в спасительный обморок.
Прибывшему начальству я мог доложить лишь то, что Таня Марвич исчезла.
Максимова увезли, благо, что дорогу он мог выдержать. Я донес его до санитарной машины и зачем-то проводил к самым воротам, заглядывая в слепое дребезжащее окошко, хотя увидеть в нем чего-либо, никак не мог.
Ребята из шифротдела обычно загружены сверх нормы, я все-таки нашел их командира и объяснил ситуацию. Тот кивнул и снова обратился к своему подопечному, в котором я едва узнал дядьку из рабочего батальона. Дядька трусился мелкой рябью, закрывал лицо руками, и ничего не добившись, шифровальщики заперли его в своем фургоне.
– Долбанулся мужик, - сочувственно бросил хромой подполковник, возглавляющий подмогу.
– Услышал, как дверь ходуном... открыл, дубина, а там - половина кисляка с одной рукой ползёт.
Голос его был знаком, хотя ни в армейской, ни в комендатурской жизни видеть хромого не доводилось. И голос этот вежливо поинтересовался, где, по моему мнению, находится медсестра Марвич - она же "подкидыш", человек, который сам ничего плохого не делает, но при его появлении оживают мертвецы и в наш мир проходят незваные гости - орверы.
Я стал рыться в поисках портрета-ориентира на "подкидыша", розданного всем перед поиском, только сейчас осознав, что это и есть Таня Марвич, которую ищет весь ОСКОЛ. Оглянулся, вспоминая, что был портрет в полевой сумке.
Хромоногий "подпол" хмыкнул, не разлепляя губ, и тогда я вспомнил далекий август сорокового года.
Праздник Сталинской авиации
18 августа 1940 года весь наш осоавиахимовский лагерь готовился к празднику. С утра девчонки-инструкторши обклеивали стадион портретами героев-летчиков, курсанты готовились к праздничному шествию, а мы с Веткой Полтавцевой копошились в небольшом помещении под трибуной, вытаскивая портреты Вождей и вручая их делегатам от отрядов. Вскоре остался только Клим Ворошилов, но его начальство почему-то сказало не выдавать. Мы поставили бывшего наркома у стенки, но едва отошли, появился завхоз Карпенко.