Пассат
Шрифт:
Маджид отвернулся от парапета, перед ним на белой плоскости крыши лежала его черная тень.
— Итак? — негромко спросил Рори.
— Вижу, ты прав, — горестно произнес Маджид. — Я пошлю за Назуром Дли и командиром моей стражи.
— Правильно, — одобрил Рори и быстро, словно разжавшаяся пружина, поднялся на ноги. — А как насчет сестер? Что ни говори, нужно принять и к ним какие-то меры.
— Нет. Я не стану воевать с женщинами.
— Маджид, послушай…
— Нет, нет, нет! Не желаю слушать. К Баргашу — да, он убил бы меня, и с этой целью покупает мушкеты, вооружает своих сторонников. Но у меня тоже есть друзья, и если потребуется, я встречу Баргаша огнем, а сейчас позабочусь, чтобы его арестовали, так как
— А если я скажу тебе, — неторопливо произнес Рори, — что эти твои дорогие сестры уже вооружили сторонников Баргаша тем оружием, которое ты надеешься обнаружить в его доме? Что тогда?
— Не верю.
— Напрасно. Половина нищих с базара сказали бы тебе то же самое; и будь я проклят, если твой начальник полиции не осведомлен об этом прекрасно. Он не сообщает тебе лишь потому, что ты не желаешь слушать, а услышав, Можешь не поверить! Однако на сей раз поверь, так как мне не имеет смысла лгать.
Маджид по-женски заломил руки, его красивое безвольное лицо исказилось болью и недоумением.
— Ты наверняка ошибаешься. Как они могут раздавать оружие из Бейт-эль-Тани?
— Твои сестры с родственницами в сопровождении большой свиты служанок и рабынь недавно совершили несколько визитов в одну мечеть.
— Это мне известно. Они молятся за любимого двоюродного брата, страдающего тяжелой болезнью, которую не могут вылечить ни хакимы, ни английский врач.
— Ну да, конечно! Болезнь пришлась очень кстати. Как и обычай выходить благородным женщинам из дому только с наступлением темноты, закутанными с ног до головы в плащ и чадру. И, наверное, нетрудно было закрыть мечеть для публики примерно на полчаса.
— Не понимаю тебя.
— Все очень просто. Твои родственницы не только молили Аллаха за больного, но и оставили приношения.
— Это самое обычное дело, — холодно произнес султан.
— Приношения в виде огнестрельного оружия? Именно его они и отнесли в мечеть — чтобы мулла раздал потом сторонникам твоего брата. Это, видимо, было очень просто — на радость заговорщикам! Двадцать или тридцать женщин, закутанных в плащи, их сопровождает вдвое больше рабынь, и все до единой прячут под одеждой оружие. Если ты сейчас обыщешь мечеть, или дом Баргаша, или Бейт-эль-Тани, то не найдешь и следов ружей, и никто не Признается, что видел их. Однако сделано это было так.
— У тебя нет доказательств!.
— Ни единого, — спокойно согласился Рори.
Султан слегка пожал плечами и вновь повернулся лицом к морю и спящему городу. Рори молчал. Он понял бессмысленность дальнейших споров. И боялся пробудить у Маджида упрямство, неожиданное в этом дружелюбном, нерешительном, очень непостоянном человеке. Серебряное блюдо опрокинулось, сладости рассыпались по ковру, Рори стал собирать их, складывать в аккуратную липкую пирамиду, и думать, что он здесь делает.
Эта мысль возникла у него не впервые, она всегда приходила в неподходящие минуты, и совершенно неожиданно. Что я здесь делаю?… Что в Моей натуре или внешних обстоятельствах заставляет меня сидеть в лунную ночь на этой крыше? Насколько это зависит от меня и от слепой случайности? Неужели правда, как верят последователи Пророка, «что предначертано, то предначертано» и потому неизбежно?
Последняя теория, по мнению Фроста, являлась неутешительной и неприемлемой, он с гораздо большей охотой предпочел бы взять на себя ответственность за свои поступки, чем возлагать ее на непостижимое провидение, предопределившее их заранее — и тем самым лишающее свободы воли, права считать виной или заслугой свое дурное или хорошее поведение. Лучше ломать голову над удивительно беспокойными, слишком часто возникающими вопросами. «Что я здесь делаю? Как и почему оказался тут?», чем принимать свои поступки, как неизбежные
«Что предначертано, то предначертано…».
Может, было предначертано, чтобы он отсутствовал в городе десять дней, которые могли оказаться решающими для Маджида и для него самого. Нужно быть осмотрительнее. Но с другой стороны предусмотреть всего нельзя, и он никакие мог знать, что «лучшие планы мышей и людей» могут опять Нарушиться… хотя, надо полагать, не бесповоротно!
Конечно, это неприятность. Досадная неприятность. Но не обязательно катастрофа. Лишь бы Маджид не отказался принять против брата крутые меры, пока такая возможность есть. Очень жаль, что нельзя остаться и проследить, чтобы дело было доведено до конца, но дела в другом месте ждать не могут, и «Фурия» должна отплыть на рассвете, хотя сейчас совсем не время покидать остров. Только бы Маджид…
Во внезапном приступе раздражения Рори смахнул пирамиду, расшвыряв сладости, и встал. Он не произнес ни слова, но Маджид увидел, как на камне появилась его тень, и повернулся.
Луна ярко освещала лицо султана. При виде его выражения Рори вновь ощутил раздражение, удушье и кроме того совершенно незнакомое чувство беспомощности. Он готов был признать, что желание спасти Маджида от гибели объясняется прежде всего личным интересом; благодаря дружбе и покровительству султана Рори мог не церемониться с законом и вести себя в этих широтах, можно сказать, как вздумается. Но помимо этого соображения (и того, что подобных милостей от Баргаша ждать нечего), им двигала симпатия в этому нерешительному, беспечному человеку, который получил трон благодаря случайности, а теперь мог лишиться его благодаря вероломству.
Рори хоть и находил, что Маджид заслуживает презрения за отказ поступить по-арабски с некогда любимыми, а теперь ополчившимися на него сестрами, как они того заслуживают, однако восхищался прочностью семейных уз, послужившей причиной отказа, и даже завидовал ей, хотя сам не знал семейного тепла. Добавлялось сюда и уважение к покойному султану, назначившему своим преемником этого сына.
Однажды, впервые годы пребывания на острове, Рори оказал отцу Маджида невольную услугу. Некий распутный друг султана, гостя на Занзибаре, навлек на себя гнев вождя местного племени. Вождь потребовал головы гостя (была затронута добродетель взбалмошной дочери вождя, о подробностях обе стороны по понятным причинам умалчивали). Султан не мог выдать обидчика, так как Рори, получивший хорошую плату, тайком провел этого человека на борт «Фурии» и благополучно доставил домой, никого не ставя об этом в известность. Ничего особенного тут не было, но Саид, узнавший впоследствии, как произошел побег, проникся к Эмори Фросту благодарностью и предоставил во владение ему и его потомкам дом на срок в сто пятьдесят лет.
Оманский Лев поражал всех, кто встречался с ним, и Фрост не был исключением. Уже только ради памяти о нем Рори готов сделать все возможное, чтобы сын Саида избежал смерти, которую неминуемо повлекло бы за собой удачное восстание. Однако, глядя в лунном свете на лицо этого сына, он понял, как нелегко помочь тому, кто не хочет помогать себе сам.
Маджид сказал.
— С Баргашом я поступлю, как ты предлагаешь. Он становится чересчур наглым, надо поставить его на место. А сестрам достаточным наказанием будет увидеть, что мое недовольство обрушилось на брата, которого они поддерживали, и что их интриги привели его к такому исходу. Вызови моих слуг, и я сделаю то, что должен. Ты прав — такие дела нужно совершать ночью. День — слишком приятное время. Доброй ночи, друг. Пусть твой сон будет лучше моего!