Пассат
Шрифт:
— Мы должны держаться так, будто ничего страшного не случилось, — приказала она. — Нас расстроила эта весть, что вполне естественно. Но мы ничего не знаем ни о каких заговорах. Если хотят, пусть обыскивают дом, здесь им ничего не найти. Встань, Фаршу, и не вздумай опять лить слезы. Баргашу они не помогут, но обдумывание и планирование могут помочь, поэтому будем думать, планировать — и сохранять спокойствие.
Ее собственные сдержанность и здравомыслие внушали благоговейный страх, и взрывов шумного отчаяния больше на раздавалось. Обычные утренние дела шли, по крайней мере внешне, своим чередом, словно этот день ничем не отличался от других. В ванны
Долгий ритуал туалета никогда не казался Салме утомительным, скучным, но в тот день он тянулся бесконечно, она заставляла себя спокойно сидеть, пока служанки одевали и надушивали ее, умащали и заплетали волосы, предлагали на выбор украшения. Страх в ее душе мешался с дурными предчувствиями, ей хотелось броситься на пол ничком, как Фаршу, и забиться в истерике. Но Чоле тогда обольет ее водой, как и племянницу. И конечно же Чоле права. Она всегда права. Нужно хранить перед врагами спокойствие и строить планы, как спасти Баргаша от султанского гнева.
Наконец туалет Салме окончился, она отпустила служанок и бросилась к окнам, выходящим в узкий переулок, отделяющий Бейт-эль-Тани от дома, где жил Баргаш вместе с сестрой Меже и братишкой Абд-иль-Азизом. В переулке никого не было, но с обоих концов доступ в него преграждали вооруженные люди, мушкеты их казались непроходимой колючей изгородью. Салме слегка высунулась из окна, чтобы лучше видеть, и внезапно обнаружила, что Чоле тоже смотрит в окно из соседней комнаты; лицо сестры скрывала вуаль, видны были только пристально глядящие, большие, окаймленные черными ресницами глаза.
Глядела Чоле не вниз, на пустой переулок, а прямо Перед собой, на окна, завешенные тростниковыми шторами. В посадке ее головы, в каждой линии стройного тела ощущались мужество, настороженность и какая-то жесткость. Обратив взгляд туда же, куда она, Салме разглядела за расщепленными тростинками какое-то движение. В следующий миг угол шторы приподнялся, и она увидела лицо брата.
Салме сразу же поняла, что Баргаш уже что-то обсуждал с Чоле, потому что он покачал головой, словно отвечая на какой-то вопрос, и та улыбнулась. Выступающие подоконники и полуприкрытые ставни скрывали их от солдат внизу, и они заговорили негромко, но внятно на фарси, его солдаты не понимали, даже если бы и могли услышать.
— …Нет, конечно, не поеду. Если он думал, что соглашусь, то, наверное, сошел с ума. Когда его посыльные явились с приказом сейчас же, до рассвета отплыть в Оман, я сделал вид, что согласен. Сказал, что готов отплыть немедленно, только не смогу там жить, так как у меня мало денег. И знаешь, что сделал этот дурак? Прислал десять тысяч крон, чтобы «облегчить мое положение»!
Салме услышала возбужденный смех брата и вопрос Чоле:
— Ты Взял их?
— А как ты думаешь? Я не дурак. Это была, разумеется, взятка — чтобы склонить меня уехать тихо. Я велел Назуру спрятать деньги, а потом заявил, что передумал, решил не уплывать, мы выгнали маджидовских посланцев из дома, забаррикадировались изнутри и больше никого не впускали. Потому-то Маджид и поставил стражу вокруг дома. Надеется выжить нас отсюда голодом. Что ж, пусть попытается! Я не боюсь этого бесхарактерного щенка! И никто не боится — кроме Меже, она считает, что нам нужно попросить у него прощения.
— Не удивляюсь, — ехидно ответила Чоле. — Она вечно предостерегала нас, скулила, а теперь, получив возможность сказать
— Ни за что! — В негромком голосе неожиданно прозвучала такая ярость, что Салме вздрогнула. — Если Меже хочет пресмыкаться перед Маджидом, дело хозяйское. Я и пальцем не шевельну, чтобы удержать ее. Но просить она будет за себя, а не за меня!
Бедная Меже, подумала Салме, трепеща от страха и сочувствия. Сколько она просила их быть поосторожнее, предупреждала, к чему может привести вражда. Меже тоже любит Баргаша больше всех братьев, и страх за него заставлял ее противиться их опасной затее. Надо сдаться, думала Салме, сжавшись в проеме окна. Ничего больше нам не остается, а Маджид великодушен… — Предложил Баргашу возможность бежать, прислал ему денег. Может, он снова проявит великодушие и простит нас.
Словно бы в ответ на ее робкие мысли раздался громкий голос Баргаша:
— Вы можете поступать, как угодно. Но я ни за что не сдамся. Наши планы успешно осуществляются, мы очень сильны. Никто и ничто не заставит меня теперь отказаться от них: я пойду до конца — и добьюсь победы. Вы еще увидите меня султаном Занзибара!
Салме охватило восхищение этим замечательным, неукротимым братом, и робость почти покинула ее. Неудивительно, что столько людей готово пойти за ним и бросить вызов Маджиду. Он рожден, чтобы править и вести людей за собой, может, это лишь временная неудача, и Баргаш в конце концов одержит верх. Она перестала жаться в углу окна и гордо распрямилась, как Чоле. Баргаш повернул голову и, увидев ее, окликнул:
" — Ты за меня, сестренка? Или считаешь, как Меже, что нам нужно проститься со своими надеждами и просить его милости?
В голосе его звучали возбуждение и дерзость, взошедшее солнце светило ему прямо в лицо. Салме увидела, как щеки его раскраснелись, глаза лихорадочно блестят. Лихорадка эта передалась ей через разделяющий их узкий переулок; девушка вспыхнула, забыла о робости и сочувствии к Меже. Раскрасневшись, как и брат, сверкая глазами, она засмеялась, замахала руками и воскликнула:
— Ни за что! Ни за что! Мы будем с ними сражаться!
Баргаш засмеялся в ответ. От более взрослого, опытного человека истеричность его веселья не укрылась бы. Но Салме, разумеется, не могла ее уловить. Она услышала, как Чоле что-то крикнула из соседнего окна, увидела, что Баргаш улыбнулся и кивнул. Потом штора опустилась.
Весть о случившемся шла четверть мили от Бейт-эль-Тани до американского консульства довольно долго. Лишь в девятом часу, сидя за завтраком, консул небрежно, словно передавая слух об очередной смене правительства в одном из балканских государств, произнес:
— Кажется, султану выходки брата в конце концов надоели. Мне сообщили, он велел ночью страже окружить дом Баргаша.
Кресси, евшая яйцо всмятку, уронила ложечку, испачкав желтком розовое муслиновое платье и скатерть, а Геро резко спросила:
— Его арестовали? Бросили в тюрьму?
— В некотором смысле, — безмятежно ответил ее дядя, принимаясь за папайю. — Думаю, лучше всего было бы упрятать его в форт, и дело с концом. Несколько месяцев в камере охладили бы слегка его пыл, а мы бы почувствовали себя спокойнее. Признаюсь, мне весьма не нравится вид туземцев племени эль харт, Это дикая банда убийц, любой из них, не моргнув глазом, застрелит собственную бабушку, если ему за это заплатят. К сожалению, для предотвращения их высадки ничего не предприняли… Кресси, передай, пожалуйста, сахар…