Пассат
Шрифт:
Ветер, треплющий их темные одеяния, колебал пламя керосиновых ламп, горящих у дома, и тени вооруженных мужчин метались, словно акробаты, по высоким белым стенам; когда авангард идущих из Бейт эль-Тани достиг двери и был остановлен скрещенными мушкетами солдат, ночь тут же наполнилась звуками суматохи, перебранки, и Геро увидела, как люди, толпящиеся у освещенных окон осажденного дома, стали высовываться, чтобы узнать, в чем дело.
Одна из служанок Салме, всхлипывающая, негодующая, цротиснулаеь назад через толпу и схватила госпожу заруку.
— Ваше Высочество, Ваше Высочество! Солдаты говорят, что мы не можем пройти, у них
Салме оттолкнула служанку повернулась к Чоле и дрожащим, несмотря на все усилия, голосом, сказала:
— Ты права, Чоле. Надо самим подойти к их командиру и сказать, кто мы. Это единственный выход.
Несколько пожилых служанок ужаснулись этому заявлению, упали на колени и стали удерживать их, но Геро оторвала их цепляющиеся руки, и сестры, освободившись, пошли к командиру стражи.
Видимо, красота Чоле в большей степени, чем взволнованная, трогательная просьба Салме повергла стражу в изумление и раболепство. Хотя никто не мог узнать живуших в строгой изоляции принцесс, сразу же стало ясно, что обе эти девушки — те, за кого себя выдают, дочери султана Саида.
Вся стража онемела от благоговения и восторга, когда сестры откинули вуали, и замерла, глядя на то, чего людям столь низкого происхождения больше не суждено увидеть. Даже Геро внезапно ощутила восхищение и с неловкостью осознала, что слеплена из более грубой глины. Сестры султана были одеты, как сказочные царицы и принцессы из «Тысячи и одной ночи», свет ламп падал на блестящий шелк с золотым шитьем и сверкал на драгоценных камнях. Но хотя темные глаза и печально сложенные губы Салме были по-своему привлекательны, затаить дыхание заставила стражу Чоле; она была бледной, необыкновенно красивой, словно хрупкий, сильно пахнущий луноцвет, цветущий ночью и умирающий перед рассветом.
Командир стражи, в равной степени ошеломленный красотой сестер и почтением к правящему дому, с трудом обрел дар речи и стал, заикаясь, извиняться за попытку встать на пути благородных принцесс. Солдаты попятились, прикладывая ладони ко лбу и кланяясь чуть ли не до земли. Чоле склонила красивую голову с царственной признательностью, и длинная процессия женщин — сеиды, служанки, рабыни и Геро Холлис — прошла в дом законного наследника.
Они нашли Баргаша в комнате Меже, и начался бедлам. Меже и несколько ее служанок расплакались, Баргаш раскраснелся от волнения, двенадцатилетний Азиз шумно торжествовал:
— Мы видели вас! — кричал мальчик, подскакивая с неистощимым энтузиазмом юности. — Мы смотрели из окон, Меже говорила, что вас не пустят, и даже мой брат боялся. Дергал себя за бородку, потел, бранился… Да-да, я слышал! Старая Айша молилась. А я не боялся. Знал, что вы добьетесь своего, что остановить вас они не посмеют! Салме, правда, это увлекательно? У вас есть план? С какой целью вы пришли? Что намерены сделать?
— Тише! — попросила Чоле, испуганно глянув на открытые окна. — Закройте ставни, а то нас услышат. Мы хотим вас увести, немедленно, сейчас же. Принесли женскую одежду, чтобы вы переоделись, эти дураки внизу даже не подумали сосчитать нас и не узнают, сколько человек выйдет вместе с нами. Салме написала вождям, чтобы
Геро не поспевала за быстрым потоком слов, однако суть их — необходимость поторапливаться — была совершенно ясна, и девушка едва поверила своим ушам, когда Баргаш с высокомерием наотрез отказался надеть женское платье, заявив, что лучше умереть, чем дать повод для разговоров, что он, сеид Баргаш ибн Саид, переоделся в платье служанки, притворился женщиной. Он готов встретить лицом к лицу опасность и даже смерть, если придется; но позор и унижение — ни за что! Если его застрелят маджидовские наймиты, то в своем обличье — как Наследника!
— Думаешь, я перенесу смех этих низкорожденных наемников, если они обнаружат меня среди рабынь, дрожащего под женской чадрой? Нет, Чоле! На это я не пойду!
«Мужчина!» — подумала Чоле и впервые увидела законного наследника в менее романтическом свете. Неужели он не понимает, что каждая минута, потраченная на это кривлянье, увеличивает опасность и уменьшает надежды на успех? Неужели он действительно отвергнет возможность бежать, и все усилия этих смелых женщин спасти его окажутся напрасными из-за глупого мужского гонора? Хоть он утверждает, что переодевание в женское платье запятнает его мужество и честь, сейчас женщины выказывают себя более смелыми. И более разумными!
Минуты бессмысленно утекали, но этот глупый спор все продолжался; наконец Геро, гневная, раздраженная, внезапно пожалевшая, что пришла, громко сказала:
— Раз так, давайте оставим его и уйдем.
В гомоне голосов главные спорщики не слышали ее, но услышала Салме. И несколько служанок, уже испуганных задержкой, уловили в ее словах голос благоразумия и стали медленно продвигаться к двери, словно испуганные овцы.
На Баргаша это подействовало. Он понял, что нервы у женщин вот-вот сдадут, и они в панике бросятся из дома, унося его единственную возможность бежать вместе с ними, и сдался.
— Только безоружным я не пойду. Если меня попытаются задержать, буду сражаться. Живым не дамся!
Его с готовностью принялись вооружать, совали пистолеты и кинжалы за пояс, вешали на шею, наконец шале одной из самых высоких женщин покрыло его, оставив на виду лишь глаза.
— Пойдешь позади меня, — сказала ему Чоле, — среди самых высоких женщин, чтобы рост тебя не выдал. А нам нужно идти медленно и разговаривать. Имейте в виду, мы просто приходили сюда с визитом и беспокоимся из-за Меже. Вот и все. Никакой спешки, никаких проявлений страха.
Она жестом велела Геро и трем самым высоким рабыням стать возле Баргаша, приказала Азизу, тоже одетому в шале, идти между ее двух служанок и, повернувшись спиной к всхлипывающей Меже, кратко сказала:
— Идем.
Они двинулись в обратный путь, заставляя себя идти неторопливо и сдерживать дрожь голосов, говоря все, что придет в голову и думая, не остановит ли их стража, не окончится ли их отчаянное предприятие выстрелами, ужасом и кровью.
Слуги Баргаша отперли большую резную дверь, но приоткрыли ее лишь настолько, чтобы могли пройти женщины. И вновь они вышли на ночной воздух, ветер с моря овевал их лица, свет ламп и тени качались на их закутанных фигурах.