Пертская красавица (ил. Б.Пашкова)

Скотт Вальтер

случалось не раз, что горожан похищали из дому и увола-

кивали в горы или убивали палашом на улице родного го-

рода. Страшило девушку и то, что отец так настойчиво

предлагает ей в мужья Смита, о чьем недостойном пове-

дении в день святого Валентина уже дошел до нее слух и на

чьи домогательства, даже останься он чист в ее глазах, она

не смела склониться, пока помнила угрозу Рэморни обру-

шить месть на ее отца. Она думала об этих разных

опас-

ностях с глубоким страхом и крепнущим желанием ук-

рыться от них и от себя самой в стенах монастыря, но не

видела возможности получить на то согласие отца, хотя

ничто другое не могло ей дать защиту и покой.

Впрочем, мы не обнаружили бы в ходе ее мыслей

прямого сожаления о том, что всем этим опасностям она

подвергается потому, что прослыла пертской красавицей.

И в этом мы вправе усмотреть черту, показывающую, что

Кэтрин не была таким уж совершенным ангелом, как, мо-

жет быть, еще и в том, что, несмотря на все провинности

Генри Смита, действительные или мнимые, сердце ее би-

лось чаще, когда ей вспоминался рассвет Валентинова дня.

ГЛАВА XV

Чтоб душу ввергло то питье

Истерзанную в забытье!

«Берта»

Мы раскрыли тайны исповеди, не укроет от нас своих

тайн и спальня больного. В полумраке комнаты, где запах

мазей и микстур выдавал, что здесь применил свое искус-

ство лекарь, лежал на кровати, запахнувшись в ночной

халат, высокий худой человек и от боли хмурил лоб, меж

тем как тысяча страстей клокотали в его груди. В комнате

каждый предмет говорил о богатстве и расточительности.

Хенбейн Двайнинг, аптекарь, как видно приглашенный

пользовать страждущего, скользил из угла в угол своей

профессиональной кошачьей поступью, составляя лекар-

ства и подготовляя все необходимое для перевязки. Раза

два больной застонал, и лекарь, подойдя к кровати, спро-

сил, на что указывают эти стопы – на телесную ли скорбь

или на боль души.

– На обе сразу, подлый отравитель, – сказал сэр Джон

Рэморни, – и на то, что мне опротивело твое гнусное при-

сутствие.

– Если все дело только в этом, я могу, сэр рыцарь, из-

бавить вашу милость от одной из бед и немедленно уйти в

другое место. В наши беспокойные времена, имей я хоть

двадцать рук вместо этих двух бедных прислужниц моего

ремесла, – он раскрыл свои тощие ладони, – мне при ны-

нешних непрестанных, раздорах хватило бы

дела на все

двадцать – высоко ценимого дела, такого, что кроны и

благословения сыпались бы на меня, стремясь наперебой

щедрей оплатить мою службу, а вы, сэр Джон, срываете

злобу на своем враче, когда гневаться вам надо бы только

на того, кто нанес вам рану.

– Мерзавец, ниже моего достоинства отвечать тебе! –

сказал пациент. – Но твой зловредный язык каждым словом

наносит раны, которых не залечить никакими аравийскими

бальзамами.

– Сэр Джон, я вас не понимаю, но если вы станете и

впредь давать волю бурным припадкам ярости, непре-

менным следствием будут жар и воспаление.

– Так зачем же ты, как будто назло, стараешься каждым

словом разжечь во мне кровь? Зачем ты упомянул, что твоя

недостойная особа могла бы располагать и лишними ру-

ками сверх тех, что ей отпущены природой, в то время как

я, рыцарь и джентльмен, лежу увечным калекой?

– Сэр Джон, – возразил лекарь, – я не духовное лицо и

даже не слишком крепко верю во многое из того, о чем

толкуют нам священники. И все же я могу вам напомнить,

что с вами еще обошлись по-божески: ведь если бы удар,

причинивший вам увечье, пришелся, как был нацелен, по

шее, он бы снес вам голову с плеч, а не отсек менее важный

член вашего тела.

– Я жалею, Двайнинг… да, жалею, что удар не попал

куда следовало. Мне тогда не довелось бы увидеть, как

тонко сотканную паутину моей политики разорвала грубая

сила пьяного мужлана. Я не остался бы в живых, чтобы

видеть коней, на которых не смогу больше скакать, арену

турнира, на которую больше не смею выйти, блеск, кото-

рым мне больше не щеголять, бои, в которых мне уже не

сражаться! Одержимый мужским стремлением к власти и

борьбе, я должен буду занять место среди женщин, даже и

теми презираемый, как жалкий, бессильный калека, ли-

шенный права домогаться их любви.

– Пусть все это так, но я позволю себе напомнить вашей

милости, – начал Двайнинг, все еще занимаясь подготовкой

к перевязке раны, – что глаза, которых вы едва не лишились

вместе с головой, теперь, когда они при вас, обещают по-

дарить вам утеху, какой не доставят ни услады честолюбия,

ни победа на турнире или в битве, ни женская любовь.

– Должно быть, мой ум отупел – я не могу уловить, к

чему ты клонишь, лекарь, – ответил Рэморни. – Каким же

бесценным зрелищем предстоит мне услаждаться, потер-