Письмо самому себе: Стихотворения и новеллы

Нарциссов Борис Анатольевич

3

Красные Камни

…На вершине Красных Камней.

«Гайавата», Лонгфелл

У красных каменных истуканов Нет ни глаз, ни лиц. Вот сейчас повернутся, привстанут И потом обрушатся ниц. Это скалы кровавого камня, Красней, чем каленый кирпич, Точно стены застывшего пламени, Нависли тебя настичь. В переходах узких ущелий Ты будешь блуждать, пока В каком-то диком веселье Не двинется чья-то рука. И тогда по кровавым склонам, Догоняя тебя во рвах, Покатится шаром каленым Какой-то скалы голова.

МАУНА КЕА

Мауна Кеа – «Белая гора»

Остров Гаваи

Белые волосы белая дева Разостлала по склону горы. Волосы тают – из горного чрева Горячо выходят пары. Белая женщина с Мауна Кеа Иногда меняет жильё: В огненном озере Килауэа Ты заметишь однажды её. Трудно пролезть сквозь кустарник охио, Пламенеют

щетки-цветы… Ты не ходи тут – дороги плохие, Уходи еще до темноты: Вдруг по тропинке прорвется сверканье – Это значит – по камню скребя, Белая женщина в скрытом вулкане Вдруг учуяла мясо – тебя.

БУРЯ

Захлестало дождем, А мы молоньей жжем, А мы рощу дубовую сломим, А мы стадо зеленое – громом! Облака глубоки, А дубы, как быки, И ревут, и мычат над кустами, И стегают по ветру хвостами. Суковат и рогат Каждый кряжистый брат, Да с корой он мохнатой и рыжей, Да с дуплом и с наростом, как грыжей. Коли жизнь дорога, Так рога на врага – Коли буря хватает арканом, Набодается дуб с ураганом!

ЕДИНОРОГ

Гобелены

Блестит слюда в тяжелой, грубой кладке Ограды привезенного аббатства: На матовый французский известняк Блестящий гнейс Америки наложен. Сурово, бедно строили в Европе Тогда, когда у нас Батый пронесся. Нам что? – Сгорели, да в леса забрались, Да натесали топорами щепок, Хором, хибарок, городищ да тынов. А там точили хрупкий доломит Да ткали пестрые запоны В холодных замках стены закрывать. И вот висят в музее над «Гудзоном» – Рекой холодной, синеватой стали, Бретанской Анны гобелены. Войди в суровый полутемный зал, Где выткана в шелках судьба единорога: В узорчатом лесу среди цветов Скрывается великолепный зверь, Как кипень белый, быстроногий, С козлиною бородкой в два витка И с длинным, точно винт с нарезкой, рогом. Живительней становится вода, Когда он рог в источник погружает. И звери с человечьими глазами На гобелене воду пьют, И в каменном бассейне нежно В полцвета шелка отражен фазан; Нагнулся, пьет, и дрогнул хвост цветистый. Ай! Скользок белый мрамор водоема! Но зверя надо заколоть: Охота – благородная забава. Зверь окружен, но, яростно брыкаясь, Он пса неловкого пронзает рогом. На белой шерсти – алые потоки: – Еще копьем узластым садани! И вот, убитый зверь Обвис бессильно на седле И с торжеством доставлен к замку. Людовик с Анною Бретанской Охотников встречают благосклонно. Но лица деревянные валетов Темнеют: взоры короля В глазах его невесты тонут: Не надо им единорога… Туристы ходят, смотрят и уходят. Темнеет в комнате суровой. Вечерний свет исчезнет скоро в окнах. Но будут в темноте упорно Всё так же вот искать глазами Друг друга испитой король И бледная, худая Анна. Что нам до них – они давно истлели. Но вот, линялый гобелен, Которым санкюлоты закрывали Картофель от мороза в погребах, Хранит для нас в веках, как память, И этот взгляд, и эти лица, И рот, открытый в муке смертной – Извечную судьбу единорога.

СТИХИ О ЛЕРМОНТОВЕ

1

Широк во лбу, сутул, и криво Улыбка сводит детский рот. «Увы, Мишель, вы – некрасивы…» – Всегда всё тот же оборот Речей – сперва о нежной дружбе, Потом – о чем-то о другом, И – неприятности по службе, И – надо свет считать врагом… Ну да, – язык острее бритвы! Но сколько нежности в душе, В письме с Кавказа после битвы! Ведь крови — нет на палаше… И эта нежность вырастает По вечерам в черновике И тает — так туман растает В июльский день на Машуке.

2

Расширенные черные глаза Горят упорным и тяжелым блеском… А где же крылья, глетчер и гроза, О, бедный Демон в сюртуке армейском? Бывает так: блестит кремнистый путь, И злоба затаенная не душит, И хочется любовью обмануть Свою тяжелую, как камень, душу. Но тучка золотая на утес Спускается недолгой нежной гостьей. И вот, опять – кутеж, вино и штосс, И стих, облитый горечью и злостью. …………………………………………… Но за стихами точку ставят кровью, Как многоточие, на много лет… Поручик Лермонтов, нахмурив брови, Неспешно выбирает пистолет.

ЭДГАРИАНА

1

Черная птица

Quoth the Raven, «Nevermore».

Edgar Poe

Мой дом как могила. И туча-Сивилла Былое сокрыла и плачет дождем. Что было, то было. Но темная сила Меня разбудила: мы плачем и ждем. Черта и граница. Мне надо забыться: Знакомые лица забыты давно. Бессонница длится, и ночь – как черница, И черная птица стучится в окно. Эдгар и Лигейя, – в гробу холодея, Лигейя посмеет за счастьем прийти. Но призраком рея, как образ, идея, Ленора бледнеет на этом пути. С опущенным взором мы счастье – как воры… Но ведает ворон – мы не сберегли. Далеким укором я слышу:«Ленора…» Теперь уже скоро: ты – Аннабель-Ли!

2

Разговор

…Веселый смуглолицый человек

Э. Герман

And the fever called «Living»

Is conquered at last.

Edgar A. Poe

Зимой

Манхаттан угощает Коктейлем ветра с мокрым снегом, Приправленным бензинной гарью, И сумерки свинцово-неприветны. Великолепно! Это означает, Что нет туристов отупелых, Что без толку толкутся у качалки, В которой он обдумывал рассказы – Рассказы – мягко говоря – о страхе А я зайду – мне мокрый снег не в диво. Уйдет в свою каморку сторож, И тут-то мы часок свободно Поговорим опять друг с другом. Уж день устал – светло, но лампы. Теперь здесь город, – ну, как всюду. А вот сто двадцать лет назад В деревне Фордхам было пусто. Домишко был совсем дешевым, Почти игрушечным. Вот в этой спальне – Кровать, и больше нету места. Вирджиния в ней умирала; Топить-то было нечем: мерзла, И кошка грела умиравшей ноги. А по дорогам ночью, под двурогой Луной Эдгар скитался одичало, Пока не поборол болезни, Которую зовем мы жизнью. Ну, вот, – холодный полусвет, И я один у темного камина. «Хозяин! Слышите ли вы? К вам – гости!» Он тут – чуть слышен вздох за дверью, Но мы друг друга понимаем: Я все-таки чужой – и лишний. Он вряд ли выйдет из потемок: Стал подозрительным – затравлен Он был тогда, а что нам в поздней славе! Но не могу сейчас сдержать вопроса: «Зачем, зачем тогда, в ненастный вечер, Вы с братом Вильямом, матросом, В Санкт-Петербурге не остались? Ну, хорошо, участок, протокол, – Но ведь Руси веселье тоже пити! Об этом бы не стоило и думать! А вы бы встретились тогда С веселым смуглолицым человеком (Вы хорошофранцузский знали). Его рассказ про Германаи Лизу Британцы поместили рядом с вашим, С коротким примечаньем перед текстом: "Два старых мастера живут вовеки…" Там был другой – корнет гвардейский – – Тот хорошо английский знал – А ужас он носил с собою в сердце… Вот эти бы вас поняли, как надо! Ведь, всё равно, потом в России Вы были, – скажем, точно дома…» За дверью вздох, – иль это я вздыхаю? Совсем смерклось, и сторож прерывает: «Вам уходить пора: я закрываю!»

3

Улалум

Из Эдгара Аллана По

Сжала осень костлявой рукою На деревьях сухие листы, Пожелтевшие смяла листы, Был октябрь. Гробовой пеленою Лег ненастный покров темноты. Ночь нависла, как каменный свод, В мой угарный, беспамятный год. Это было в озерных туманах, Средь болотистой местности Вир, Где под сенью дерев-великанов Бродят призраки в пустоши Вир. Там, среди кипарисов-титанов, Я скитался с Психеей – сестрой, Я бродил со своею душой. В эти дни мое сердце вулканом, Огнедышащей лавы рекой, Опьяняясь забвенья дурманом, Клокотало в груди у меня, Как клокочут потоки огня, Погружаясь во льды океана – – Там, где льются по склонам вулкана В царстве полюса струи огня. Говорили мы скупо и мало: Наша память как в дымке была. Затуманена память была. Наша память предательски лгала: Октября не заметили мы, Мы ночной не заметили тьмы, Мы забыли про озеро Обер (Хоть и был нам знаком этот мир), Мы не видели озера Обер И пристанища призраков – Вир. И когда уже ночь побледнела, И на звездных часах был рассвет, И по звездам был близок рассвет, Перед нами, туманный и белый, Заструился таинственный свет. И взошел полумесяц двурогий Между звезд на ночной небосклон, Полумесяц Астарты двурогий, Бриллиантами звезд окружен. И сказал я: «Теплее Дианы Между звезд этот символ любви, Лучезарной богини любви, – То Астарта из дальних туманов Увидала томленья мои И явилась лучистым виденьем, Чрез созвездие злобного Льва, Мне поведать надежды слова, Показать мне дорогу к забвенью, – И, пройдя через логово Льва, Говорит лучезарным свеченьем Мне любви и надежды слова». Но, поднявши свой палец, Психея «О, не верь ей, – сказала: – не верь! О, спеши! О, бежим же скорее! Мы должны!.. О, не медли теперь!» И в испуге бессильные крылья У нее опустились к земле, Трепетали в напрасном усилье И по праху влачились во мгле. Я ответил душе: «О, напрасно Ты внушаешь себе этот страх: Посмотри, как в кристальных лучах Нам надежды пророческой ясно Засияла звезда в облаках. Нас ведет Красота в небесах. Можно смело поверить сиянью – Вслед за ним мы направим наш путь: Можно смело поверить сиянью – Нас не может оно обмануть!» Так души своей страх я развеял, Обманул свой пророческий страх, Так сестры успокоил я страх. Я старался ободрить Психею Поцелуем на бледных устах. Так прошли до конца мы аллею И могила закрыла нам путь, К склепу с надписью вывел нас путь. И сказал я сестре: «Не умею Сам во тьму этих слов заглянуть…» И, как эхо схороненных дум, Точно эхо могильного шум, Был ответ: «Улалум, Улалум – Здесь могила твоей Улалум…» И от ужаса сердце упало: Сердце сжалось, как эти листы. — Точно осень сухие листы, Боль внезапная сердце мне сжала. И вскричал я: «Напрасен обман, Опьяненья напрасен дурман: Я припомнил осенний туман… Я припомнил, как нес ее тело Год назад, в эту ночь, – ровно год, И ее неподвижное тело Опустил под заброшенный свод. О, я знаю теперь: мы в туманах… О, я понял теперь: это Вир! Это демон завлек нас в туманы, В обитаемый мертвыми Вир».

4

Могила

Она пленила страшного Эдгара

К. Бальмонт

Когда минуешь западную часть Приличной Балтиморской в Балтиморе, Смотри под ноги, чтобы не упасть, И не читай писаний на заборе. Убогие и грязные таверны, Неловкой стройки старые дома, И между ними ведра всякой скверны, И грязных ребятишек кутерьма. Не к месту церковь в этом запустенье. Не ходят тут: с заржавленным ключом Замок решетки, и во мху ступени. Закопченным фабричным кирпичом Стоит Вестминстерская сонно За серою кладбищенской стеной – Обломок прошлого, перенесенный Сюда с ненужной стариной. В сыром углу, в тени, совсем у входа, В кустах направо – серо-белый куб. На кубе – пирамида. Видно: годы На мраморе точили долго зуб. Зеленые подтеки с медальона Сбегают в порыжелую траву. Себе на память пестрый листик клена, Прощаясь с этим местом, я сорву. А за оградой нарваны газеты, Из кабака наяривает джаз, И черные Родольфо и Мюзетты Следят за мной с недобрым блеском глаз. Но вот ночами осенью бездомно Шатается здесь ветер по углам, И некому ходить к ограде темной На свет луны с неоном пополам. Лучи неона, листья вороша, Играют переливами пожара, И реет в них чужая всем душа Не страшного – забытого – Эдгара.