Письмо самому себе: Стихотворения и новеллы

Нарциссов Борис Анатольевич

2. Отрешение

Тихо, в безветрии ночью листва опадает на травы, Точно касается дождь чутко уснувшей земли. Первый призыв тишины. И последняя жалоба ветра. Лист, говоришь ты с листом? Или с собою, душа? Падают листья. И вижу, как месяц на хрупкой рябине Точно в рубашке дитя, тощее, в ветках сидит. Смотрит оттуда, как мертвый. Из дали глаза остеклянил. Губы скривил и молчит. Машет мне белой рукой. В замкнутом круге брожу я. В блужданье безвыходность давит. Ночь – безысходный тупик. Только остались одни Листьев, как птиц, переклички. И песнь обреченной цикады. Путь отрешения, рок. Зов совершенного – смерть.

ЭСТОНСКИЙ ЯЗЫК

– Luule on leek,

mis on kasvamas allapoole.

Aleksis Rannit

Поэзия – пламя,

Плывущее вглубь.

Алексис Раннит

Peoleo – иволга

Стихи – цветы над целиною слова, Над корневою тканью языка, И нам звучит таинственно и ново Другой язык цветением цветка. И вот

язык моих упрямых предков, То светлый, как ласкание волны, То твердый, как кремень, то зло и метко Летящий в цель, то смутный, точно сны. Как объяснить мне иволгу лесную И дробную апрельскую капель? Певучих гласных музыку двойную, На «р», как гром, раскатистую трель? Стихи на этом языке, как пламя, Плывут неуловимо в глубину, Плывут голубоватыми огнями В свою, в тебе сокрытую, страну.

IN SOMNIS

ЗМЕИ

Da inde in qua me fur le serpe amiche…

Dante Alighieri, Inferno. Canto XXV

Мне с той поры друзьями стали змеи.

1. Рассказ

Объяснять бесполезно – Это было вот так: В облаках был железный И наломанный мрак. И откуда-то снизу – И до облачных дох – Фиолетовой ризой Поднимался сполох. Этот цвет аметиста – И не синь, и не бел, – Был и ярким, и чистым, И горел, и кипел. Я бежал по дороге К этой сказке огня. Но хватали за ноги И держали меня Те, кто делом и словом Не пускали на смерть. Но свеченьем лиловым, Как магнит, была твердь. Вот и стали кружиться Свет и тени вокруг. Вырывалось, как птица, С хрипом сердце из рук. Подо мною, в провалах, – И до выжженных туч – За лучом вырывало Электрический луч. И, вздымаясь, как дуги, Били струи, звеня, Синевато-упруго Привиденьем огня. И с шипеньем змеиным, Поднимаясь на хвост, Жалом тонким и длинным Достигали до звезд.

2. Змеи

Конечно, старьевщик дал эту сдачу: Четыре доллара он смял в комок! Вини себя за эту неудачу: Бумажки тут же просмотреть бы мог. В карман их сунул просто. А покупку Рассматривал: случайно свет упал От ламп на створку раковины хрупкой, И вспыхнул в ней павлинами опал, И надпись с тонкою резьбой на створке: «Привет из…» и потом: «…тебя мы ждем!» Привет откуда? – Ищем на конторке Другую половину – не найдем! И вот теперь фальшивая кредитка: Как будто доллар сверху, а внизу Коричневый рисунок — точно выткан — И буквы непонятные ползут. Какой-то город, южный и у взморья, И роща куцых пальм; на берегу Лежат обломки плитняка, и горе Причалившим сюда: вот я могу Скелеты различить в прибрежных ямах, А из воды ползут на плиты скал Всё змеи тонкие, ползут до самых Покинутых домов. И зол оскал Пустых безлюдных башен, стен и зданий. – Но это ведь бумажка для детей! И надпись поперек: «Мы ждем свиданья! Цена билета. Прибывай скорей!»

3. In somnis

На дальней вилле Люция Марцелла В ту ночь мы пировали до утра. Вино не веселило – праздник тела Угарным, душным был, как дым костра. Мы в лабиринте лавров возлежали. И вот при первом сером свете дня Я в поле вышел посмотреть на дали, На медный блеск осеннего огня. Поля в щетине рыжей были сжаты, И ржавая опавшая листва Дорогу крыла до страны заката, И сучьев чернь вздымали дерева. С восхода солнце било, пламенея, И на ветвях изгибами петли Из дерева изваянные змеи Свисали неподвижно до земли. И так до горизонта по дороге – На каждом дереве висел пифон, Точеный, гладкий и священно-строгий, Как

древний страж потерянных времен. Бессонница, insomnia, in somnis… Во мне, во сне восходят семена… И это всё, что удалось припомнить Чрез сон, – чрез смерть, – чрез жизней времена.

КОМНАТЫ

…Символизируются в виде комнат…

З. Фрёйд

…Однажды три человека спустились

в царство темноты, и один сошел с ума,

другой ослеп, и только третий,

рабби Бен Акиба, возвратился и сказал,

что встретил там самого себя…

Г. Мейринк, «Голем»

1. Носороги

Эти комнаты были парадными – Точно мебельный магазин – Нежилые – слишком нарядные, А отделка – дуб-лимузин, До кофейного цвета мореный, И повсюду тот же узор: Терракота и темно-зеленый, И таких же цветов ковер. Но с глазами совсем свиноватыми, И во весь пузатый объем, Носороги вошли с виноватыми Лицемордами в этот дом. Застыдились вдруг носороги Своего присутствия там И метнулись вон, без дороги, И по стульям, и по столам.

2. Усышкин

Этой комнаты жильцы боялись И хранился в ней ненужный хлам, А случайный новый постоялец Извинялся: «Не ходите там: Кто увидит серого лакея, Беспременно вскоростях помрёт!..» Как сейчас вот, вижу вдалеке я Коридор с дверьми и поворот. В тупике, за этой самой дверью Будет пыльный сероватый свет, Паутины бархатные перья И пришельцу праздному ответ: «Не тревожь нас, в сумерках навеки…» Но вот это тянет, как магнит: Мутный ужас бродит в человеке, И зовёт, и манит, и велит. Я вхожу в ту комнату послушно: Пыль, шкафы, густая тишина. От засохшей плесени здесь душно И, как тусклый лёд, стекло окна. И свистящим вздохом, еле слышно, Стариковский шёпот позади: «Так-то, брат Усышкин, Так вот и ходи…»

3. Южас

Он открылся, огромный и пыльный, Позабытый чердак предо мной. Полусвет – но какой-то мыльный: Светло-серый, тусклый дневной. Свет из круглых и низких окон – Только в небо: вниз не взглянуть. За каймой паутинных волокон На стекле столетняя муть. А на камне (зачем он тут брошен?) Голый мальчик один сидит. Он слепой. И рот перекошен. Он оставлен, брошен. Забыт. И вот, телом тщедушным тужась, Он кричит однотонно и громко, Как машина, голосом ломким, – Только: «Южас, южас…» и «Южас!»

4. Лифт

На нем работала женщина – Так, – под сорок, и больше молчала. Этот лифт был старый и в трещинах, Кое-где торчала мочала, Мы поехали вниз, до подвала. А в подвале ходили жители, Повторяя одно и то же: «Не пытайтесь до горней обители, Мы для тех этажей негожи!» А в углах возникали рожи: Сперва – ничего за потемками, А потом пузыри и пятна Там сцеплялись углами ломкими И глядели лицом неприятным. Истязали жильцов, вероятно. Мы скорее от них: «Поднимите нас! – Поскорее на первый этаж!» Нас тревожит эта медлительность. Лифт дополз: наконец, это наш! Он привычный, совсем не мираж! «Ну, а дальше? Ведь есть сообщение? Поднимите, пожалуйста,выше!» Лифт уходит наверх, в расщелину, Он идет всё тише и тише – Мы теперь, наверно, под крышей. Но кабина сквозь щели затоплена Совершенно невиданным светом. Мы сейчас же к лифтерше с воплями: «Мы хотим выходить на этом – Тут тепло и светло, как летом!» Но она: «Остановка не тут еще!» И потом поясняет мрачно: «Там сияет Свет Испытующий, Там все для всего прозрачны. Оно не для всех удачно…» И вот чердак дико-каменный, И ночное небо над нами. И огромно, и пусто. И знаменем Расстилается бледное пламя Запредельного света — над нами.