Письмо самому себе: Стихотворения и новеллы

Нарциссов Борис Анатольевич

РЫБАНГЕЛЫ

Игорю и Наталии Вощининым

Вместо эпиграфа: см. Апокалипсис

и теорию расширяющейся вселенной.

И я был в духе в день седьмый И сферу зрел, подобную кристаллу: Она живой была и ширилась в пространство, Пятнистая подобно шкуре леопарда. Но пятна тоже были как живые, Росли, и двигались, и умирали. И были овые черны, как уголь, И овые цвели, как яспис и сардис. Под пятнами же плавали, как рыбы, Пером спинным касаясь пятен, Живые сущности в той сфере, Имели лики и очьми глядели, Но, от питанья спасены, ничтож снедали, И были мысленны, а не телесны. И мне открылось в духе, что те пятна Всё были человеки в сей земной юдоли, А рыбы чрез перо спинное Снабжали

человеков мыслью.

ПЛАНЕТЫ И ЗНАКИ

1. МЕРКУРИЙ

Раскинулись дали

И бездна поет.

Крылатых сандалий

Стремителен лёт.

К. Гершельман, «Персей»

Скорее, скорее, скорее – Такой же подвижный, как ртуть, Меркурий, Мор Курий, – он реет, Чтоб искрою быстрой сверкнуть. Гермес Трисмегист на Скрижали, Холодное знанье судеб: «Что сеяли, то и пожали, Когда вы войдете в Эреб!..» Сожженною малой планетой Себя знаменуя вовне, Так, в Деве осенней в огне ты И темен в весеннем Овне. Ничто и Никто станет Некто. Не злой и не добрый, – ничей – Ты – тусклый фонарь Интеллекта Над хаосом древних ночей.

2. САТУРН

Тусклый, свинцовый взгляд. Вечный смертельный холод. Всепожирающий яд, Хронос, костистый голод! Шар на фоне колец – Точно глава на блюде. С Хаосом древним ты, злец, Смертью прижит был во блуде. Звезды в тумане чадят. Время застыло льдиной. Но пожираешь ты чад, Вздыбив свои седины. Кто вам сказал, что весна, Счастье, что небо лазурно? – В черных провалах, без сна, Видит вас око Сатурна.

3. СОЛНЦЕ

Голые камни оглоданы жаром, Скалы ожгут, как печь. Ты над пустыней в сиянии яром Будешь парить и жечь. – Во Льве золотом ты венчан, царь, Ваал в раскаленном чреве, Ты – Огнь Поядающий, ныне и встарь, Ты – плод на небесном древе. Эллипсы нижутся тонкою вязью: Ты из каких-то ужасных глубин Сгустки с кометной светящейся грязью Тянешь уловом вечных годин. – Сын Желтых Драконов и сам дракон, Творя, пепелящий творимое, Шива, Питаемый жаром атомного сшива, Зовомый Соль или Сон!

4. ЛУНА

И сладостен, и жутко безотраден

Алмазный бред морщин твоих и впадин…

Максимилиан Волошин

Ну, что такое? – Кружится планетка Вокруг земли, и, вот, по ней ходили: Навеки на луне осталась метка Шаги людей по первозданной пыли. Но, зеркало ночей моих бессонных И синий свет над снежными полями, Луна колдует из глубин бездонных С бесчисленными голыми нулями. Ты – серп Дианы, полный лик Селены И темная безликая Геката! – Ступени крыш спускаются покато, – Лунатик замер: ждет и хочет плена… Холодным сладострастьем тихо тлея. Холодная, приблудная планета, Ты, в сизо-черной глубине светлея, – Астральная обманная монета.

5. СКОРПИОН

В глухую ночь из зыбей водных Всползает медленно и он, Членистоногий и холодный, И ядовитый Скорпион. Светясь едва, глубоководно, Клешней вонзаясь в небосклон, Несродным двум стихиям сродный, Он – двух враждебных сил закон. Он порожденье вод глубинных, И яд его — как яд змеиный. Но вот на влажной тьме небес В паучьих лапах и суставах Огнем несытым и кровавым В нем светит уголь – Антарес.

6. СТРЕЛЕЦ

Когда злонравный Сагиттарий Тугую тянет тетиву, То для него Новембрий хмарью Свинцовой кроет синеву, Чтоб мог неведомо и тайно Вершить планетные круги, Дабы не зрелись и случайно Его тлетворные шаги. В такие дни скорей понятен Закон земных враждебных пут. В такие ночи резче внятен Неотвратимый счет минут. Тогда в просветах неба черных Мерцает Северный Венец, И громче слышен голос норны, Предвозвещающий

конец. И смутно видны очертанья Средь поздних звезд подъятых рук: Стрелец восходит тусклой ранью И молча напрягает лук. Она не оставляет знака И точно луч звезды легка, – Когда слетает с Зодиака, – Стрела Небесного Стрелка.

ПАМЯТЬ

БАЛТИКА

Ноне Белавиной

Нашу память тревожат руны, И обрывки песен нас манят. Вспоминаются волны и дюны, И суровые лица в тумане: Мореходы – гребцы и юнги, Бородатые конунги, скальды… – Мы – балтийские нибелунги, Вальдемары, Олеги, Рагнвальды. Нибелунги – люди туманов И упорной, тяжелой думы, И на оклики черные вранов Отвечает нам бор угрюмо. И пускай нам старые норны Предвещают беду и горе – Мы, как наши думы, упорны, Всё равно, мы пускаемся в море.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Всё это было, конечно, во сне: Ветер, мороз и луна на сосне. Время и место ступили назад: Вот, – я вернулся и опрошенный сад. Нет никого в этих старых местах: Возится ветер в обмерзших кустах. Лунные сумерки, нежить и мгла. Всё позабыть тишина помогла. Только какая-то тонкая нить Хочет дорогу назад сохранить. Снег и молчание ночи немой: Вот что нашел я, вернувшись домой. Снег засветил синеватым свинцом: Месяц-мертвец наклонился лицом.

МОЛОКО

…Свидетель

Великого и подлого, бессильный

Свидетель зверств, расстрелов, пыток, казней…

И. Бунин «Пустошь»

Я тоже был свидетелем бессильным Расстрелов, зверств, насилий, пыток, Но этого всего вам не расскажешь: И слов мне не найти, и даже хуже – Меня не будете вы вовсе слушать: «Ах, это всё уж мы давно слыхали!..» Но я вам расскажу про мелкий случай. Совсем пустяк, когда сравните с пыткой; Пословица такая есть: «Не надо Над молоком пролитым плакать!» Я видел это. Я хочу оставить У вас занозу в памяти навек. Я рос в уездном городке – убогом – Когда-то Ям, потом казенный Ямбург, Как Миргород, Был «нарочито невелик», без «фабрик». Продукция – капуста, клюква, Картофель и другой нехитрый овощ. «Кругом леса из черных елей И мхи заржавленных болот…» Был в географиях указан кратко: «…А промысел – сдают в наем квартиры Для офицеров N-ского полка…» Так при царях. Потом Февраль, Октябрь, Ходили с красным бантом, говорили, Потом «искореняли классовых врагов», Потом – потом взаправду голодали Ввиду того, что немцы под шумок Вплоть до Наровы фронт свой протянули, А там до нашей Луги – двадцать верст, И ничего оттуда не укусишь! У нас: «леса из черных елей И мхи заржавленных болот», А на восток – голодный Красный Питер. Продкомы продналогом кулаков Искореняли там, где находили, И, значит, некогда кормить нас было… А обыватель, «гражданин» отныне, Сосал, как мог, нехитрый овощ С четверткой хлеба (тоже не всегда). Коров поели: «Мясо – государству! А вот не хочешь ли сенца!» Положим, не было и сена тоже, А с молоком – «Хучь плачь!» Ребята плакали и тихо мерли. Но видит выход красный гений, Где обывателю дан мат: Всегда, везде без исключений Восторжествует диамат! Тут диалектики мерцанье Во тьме кромешной – верный свет, И отрицанье отрицанья Сведет прорехи все на нет. Похабный мир нейтральной зоной Снабдил рабочий парадиз, И се – мужик там без препоны Все производит, как на приз! От станции Комаровки До станции Дубровки – Ржавые рельсы, пустые вагоны. От деревни Дубровки Застучали подковки – Везут с молоком бидоны! Да вот когда еще прибудут! Да привезут еще в обрез… Растут хвосты морского чуда: Впотьмах народ в хвосты полез! Быть может, вам перед билетной кассой, Бывало, нужно было постоять, Ну, полчаса, и то казалось долго. А тут с пяти часов утра стоишь на месте Часы, часы, не двигаясь совсем. Вот, привезли! И дрогнул хвост, и замер. Но драгоценность надо кружкой мерить, Но надо с карточек купоны резать. И надо сдачу марками давать С квадратных керенок, зелено-красных И желто-бурых: сорок, двадцать. Увы! совсем мифических рублей! – Народ, конешно, ждамши озвереет… – Оно, опять, с утра не емши… За месяцы друг к другу пригляделись: Вот баба с носом, та – совсем без носа. А этот вот – очкарь «интеллигент». Мне женщина запомнилась одна – Наверно, раньше звали дамой. Теперь худая, с виноватым видом, С испуганными серыми глазами. Иной раз девочка к ней приходила, Ну, приносила хлеба и картошки. У девочки такие же глаза С голодной синевой под ними. Ей шепотом: «Не стой здесь, Иди, за маленьким смотри…» Кто эта женщина – не знал никто; Ее буржуйкой бабы злыдни звали. Так вот, она однажды получила, С манеркой со ступенек шла, А тут вдруг слух: «Бидон последний, Вот те получат, а вот эти – нет!» Ну, бабы ринулись ко входу И у нее манерку вышибли из рук. Я никогда не видел, чтобы так бледнели. Она белела, точно молоко. Потом нагнулась к белой луже, И я услышал странный звук – икоту. Так плакала она И молоко лакала, как собака, – Конечно, чтобы не пропало…