Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9
Шрифт:
Левчук рванул на себя Тихонова и растянулся в картофеле. Рядом упал Грибоед, сзади — Клава. В борозде остался стоять один конь с хомутом на шее. Повернув голову, он вглядывался в непонятнее фигуры вдали.
— Во влезли, так влезли! Гэта табе не балота, — проворчал в борозде Грибоед.
Немцы, однако, занимались своими делами на дороге, кто-то вылез из кабины, кто-то пошел с ведром. Левчук пристально наблюдал за ними из картофеля.
— Што ж нам рабиць? — спросил Грибоед.
— Подожди, может, поедут.
— Холера
Но немцы уже заметили одинокого коня в картофеле. На дороге уже кто-то начал вглядываться в их сторону, к нему подошел второй в шинели, с винтовкой в руках. Это встревожило Левчука, и он тоже зацыкал на бедную лошадь.
— А ну, пошла отсюда! Прочь! Прочь! Пошла прочь!.. Однако лошадь, оставив без внимания их тихие окрики, принялась спокойно скубать траву.
— Грибоед! Грибоед, а ну, отгони! Скорее!
— Гэть ты, халера! Гэть! Ах ты!..
Но никакие окрики не действовали, лошадь повернулась поперек борозды и начала пастись в картошке.
— Каб ты сдох! Каб тябе вауки сжерли! Вдруг в борозде прохватится раненый.
— Что, немцы?
— Тихо! Лежи ты!.. — прикрикнул на него Левчук.
— Где немцы?
— Вон на дороге.
— Сюда идут?
— Да нет еще! Ты лежи…
— Якое не, — просипел в борозде Грибоед. — Идуць ужо.
Левчук на секунду выглянул из борозды. Двое немцев с дороги неторопливо зашагали по картофелю в их сторону.
— Где немцы? — снова прохватился Тихонов.
— Тихо! Замри!
— Идут?
— Идут.
— Брать идут? Нет уж, меня не возьмут!..
Рядом неожиданно треснула коротенькая очередь, Левчук бросился к Тихонову, выхватил из его рук автомат, но было поздно! Из откинутой головы раненого вдоль по борозде плыл ручеек крови.
Левчук вскочил на ноги и с колена дал очередь по немцам, которые сначала остановились, а потом бросились назад, к дороге. Рядом выстрелил Грибоед. Потом они все вскочили и что было сил побежали к недалекой опушке.
С дороги прозвучало несколько выстрелов, несколько пуль с тугим свистом прошло над их головами. Но они благополучно достигли кустарника, и Левчук выругался.
— Сволочь! Балда! Столько мучились с ним… Сзади посреди нивы одиноко стояла их лошадь. Вдруг Левчук, тяжело дыша, останавливается.
— Бегчи трэба, — говорит Грибоед.
— Подожди… А ну, возьми их на прицел! — говорит он и, передохнув, бежит назад по картошке. Подбежав к телу Тихонова, взваливает его на себя. Немцы с дороги открывают огонь, несколько человек их выбегают из-за машин. Но тут с опушки начинает часто, хотя и малоприцельно, стрелять Грибоед. Немцы, постреливая, скрываются за машинами.
Левчук, низко согнувшись, несет на себе Тихонова, под обстрелом достигает кустарника, они все втроем зашиваются в чащу, некоторое время бегут
— Давай… Копай… Могилу копай!
Вдвоем с Грибоедом они быстро разрыхляют ножами мягкую землю, отрывают ямку. Левчук нарезает елового лапника, выстилает им дно ямки, в которую они торопливо опускают застывающее тело Тихонова.
— Ну вот! Так надо, — говорит Левчук. — Не ему, конечно.
— Гэта ты правильна, — соглашается Грибоед. — Каб им не достался.
Клава в изнеможении сидит на траве, из ее глаз скатываются две слезинки, а двое мужчин быстро засыпают могилку.
Грибоед расправляется и скорбно сдвигает на затылок шапку.
— Вот, хто б подумал… Яки хлопец был!
— Ладно, — говорит Левчук. — Потом… Быстро пошли!..
А то…
Они быстро шли, бежали, нагнувшись, пробирались в зарослях, все дальше уходя от немцев. Иногда останавливались, отдыхали, поджидая все время отстававшую Клаву. На краю просторного луга она догнала их и упала коленками на траву.
— Не могу я… Не могу…
— Ну вот еще! — грубовато отозвался Левчук. — Что ж тогда нам делать? Нести тебя, что ли?
Клава, опершись на руки, минуту отдыхала, едва справляясь с дыханием.
— Кончай, пошли! — подгонял Левчук. — Луг перейдем, вон соснячок, там передохнем.
Они перешли луг, перелезли через ручей и поднялись на заросший молодым соснячком пригорок. Клава снова без сил опустилась на сухую траву. Левчук тоже сел, сбросил с головы пропотевшую кепку. Уже стало тепло, пригревало солнце.
— Да, дела! — сказал Левчук.
— Каня трэба! И фурманку. Бо без каня як? — сказал Грибоед.
— Был конь и фурманка. Все проворонили, балбесы…
Слушай, дед, дуй-ка ты, поищи деревню. Может, где есть недалеко. Без немцев чтобы.
Грибоед с трудом поднялся на ноги, закинул на плечо винтовку и пошел вниз с пригорка.
— И не задерживайся. Слышь?
Клава устало лежала на боку, Левчук, посидев, поднялся, обошел пригорок. Было всюду тихо, и нигде не было видно никаких признаков жилья. Он вернулся к Клаве, снял сапоги, разбросал по траве мокрые портянки, Клава большими глазами печально глядела в сосняк.
— Ты держись, Клава! Изо всех сил держись. А то не дай бог начнется — что мне тогда делать с тобой?
— Я понимаю. Наделала я вам забот. Ты уж извини, Левчук.
— Что извинять! После войны сочтемся.
— Oх, не дожить мне…
— Ты должна дожить. Он не дожил, а ты должна. Надо постараться.
— Разве ж я не стараюсь.
Клава тихонько заплакала, а он сидел рядом, вытянув к солнцу босые ноги, и не утешал ее.
— Главное, к какому-нибудь жилью прибиться. Да ни черта нет, все попалено, — сказал Левчук. — Интересно, как там отряд? Прорвались или нет?