По ту сторону тьмы
Шрифт:
ДЭНИЕЛ: Никакой новой информации о Наоми и Лео.
ДЭНИЕЛ: Всё ещё копаю.
Я провожу рукой по лицу, моя борода грубая под ладонью. Теперь я действительно пиздецки зол. Я оказался в тупике, пытаясь найти виновных в смерти моих людей, а эта женщина, похоже, намерена испытать моё терпение — и моё слово — на каждом чёртовом шагу.
Я
— Слушай, тебе небезопасно появляться и говорить подобное дерьмо. Если кто-то подслушает, то может стать плохо. Очень плохо.
Она тянется к своему горлу, кончики её пальцев касаются охуеть-какой мягкой кожи, на которой только что была моя рука. Её подбородок упрямо напрягается.
— Я не пыталась доставить неприятности. Как я уже говорила, мне просто нужно было передать послание.
Её зелёные глаза удерживают мои, и, чёрт побери, я не могу найти в них ни следа вранья. А я долбанная ищейка, когда дело доходит до распознавания лжи.
Она, должно быть, верит, что у неё есть некое ясновидящее дерьмо. Скорее всего, так и есть. Хрен его знает, я ни во что из этого не верю, но это может быть её фишка, так же как Abuela увлекается гаданием на картах.
Воздух становится густым от странного напряжения, и когда я тянусь к затылку, чтобы сжать напряженные мышцы шеи, её глаза отслеживают движение. Они улавливают и задерживаются там, где моя рубашка обтягивает бицепс.
И чёрт бы меня побрал, если во мне не вспыхивает гордость.
Она наклоняет голову в сторону, отчего её рыжие волосы падают занавесом, слегка развеваемым ветром. Мои пальцы подрагивают от желания перебрать их. Особенно теперь, когда я знаю, какие они шелковистые на ощупь.
Господи. Мне действительно нужно перепихнуться, если я фантазирую о женских волосах.
— Ты сказал, что Скорпионы не трогают женщин и детей, — в её зелёных глазах мелькает замешательство, она хмурится. — Тогда почему Лайла так сказала? И потребовала, чтобы я сообщила тебе? — её голос затихает, становясь слабым, отчего мне интересно, размышляет ли она вслух и действительно спрашивает меня. — Если то, что ты сказал, правда, то это… просто бессмысленно.
Я сержусь от нити сомнения в её словах.
— Я же говорил тебе, мы, блядь, не трогаем женщин и детей.
— Тогда кто это сделал? — выстреливает вопрос она в ответ. — Потому что, основываясь на свой опыт, мертвецы не лгут.
— Я уже поручил своим людям разобраться в этом.
Она глубоко вздыхает, её грудь вздымается и опускается в чёрном хлопковом платьице, которое обтягивает её стройные изгибы. Она ненадолго отводит взгляд, её верхние зубы впиваются в нижнюю губу, прежде чем посмотреть на меня своими этими зелёными глазами.
— Если что-то стрясётся, — если в морг поступит ещё одно тело,
— Не стоит, — оборвал я её, мой тон резок. — Ты, блядь, не вернёшься. Точка.
Она вызывающе выпячивает подбородок, её взгляд ледяной.
— А что, если я точно не… — в её глазах вспыхивает раздражение, когда она подчёркивает следующие слова, — вернусь? — положив руку на бедро, она говорит насмешливым тоном: — Но мне случайно понадобятся продукты, и я остановлюсь у фермерского рынка неподалёку…
Чёртова дерзость этой злючки вызывает у меня смех, царапающий горло, звучащий хрипло и непривычно.
— Поверь мне на слово, — я понижаю голос и наблюдаю, как её рот сжимается в раздражённую линию. — Ты не захочешь испытать меня.
С быстрыми шагами много времени, чтобы добраться до двери, не требуется. Для верности я без оглядки бросаю:
— Лучше запрись наглухо, рыжая. Никогда не можешь быть слишком уверен в том, кто может заглянуть в гости.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
ДЖОРДЖИЯ
Наступает вечер среды, принеся с собой один из тех замечательных флоридских ночей, которые мы зачастую лицезреем в начале ноября, когда прохладный ветерок разрывает любую затянувшуюся влажность.
Я убираю остатки ужина в холодильник и закрываю дверцу. Я всё ещё как на иголках каждый раз, когда переступаю порог своей кухни, почти ожидая Бронсона Кортеса, обитающего там со своим мрачным присутствуем.
— Мне нужно свалить отсюда, — как только я произношу эти слова шёпотом, ленточка тревоги внутри меня немного ослабевает.
Быстрый взгляд на время говорит о том, что сейчас семь часов вечера, а это значит, что они определённо ещё открыты. Я хватаю сумочку и засовываю внутрь телефон, затем беру ключи со столика у входа и надеваю шлёпанцы.
Несколько минут спустя я паркуюсь у обочины и направляюсь к кафе-мороженому, чтобы встать в очередь. Пока я рассматриваю десятки вариантов вкусов на доске меню, я слышу позади себя тихий голосочек:
— Мама, можно мне два шарика шоколадного мороженого с посыпкой?
— Нет, сладкая, я… — Голос её матери ненадолго умолкает, пока она подсчитывает свои деньги. — У меня хватит только на один шарик. А за посыпку они берут дополнительную плату. Мне так жаль, малышка, — моё сердце сжимается от сокрушенности в тоне матери.
— Всё в порядке, мама, — голос маленькой девочки такой милый, однако в нём чувствуется осязаемое разочарование. Это заставляет меня покопаться в своём кошельке, приготовившись, прежде чем наступит моя очередь подойти к окошку и сделать заказ.