По ту сторону тьмы
Шрифт:
— Бронсон!
Господи. От того, как рыжая произносит мое имя, кажется, что я в состоянии завоевать весь мир.
Приподнимаюсь и прижимаюсь губами к ее грудине. Проводя языком по морщинистой коже, скрытой чернилами, напрягаюсь, когда она хватается за мой бицепс, ожидая, что оттолкнет. Хочу показать ей, что она сильнее, чем ее шрамы. Сильнее, чем тот, кто пытался причинить боль.
Но она не отталкивает. Вместо этого ее голова откидывается назад, а одна из рук ложится на мой затылок. Запустив пальцы
— Бронсон.
Убедившись, что мои губы и язык проследили каждый шрам, поднимаю голову. То, что предстает передо мной, вызывает ощущение, будто я только что проглотил огонь, и становится трудно дышать.
В зеленых глазах блестят слезы, а взгляд полон удивления. Что-то свербит глубины моей души, но я не обращаю на это внимания, вместо этого приникая к ее устам в глубоком поцелуе, в котором чувствуется отчаяние, словно никто из нас не может насытиться.
Когда я наконец откидываюсь на подушки, провожу руками от ее живота вверх, чтобы накрыть ее соски, и сжимаю в ладонях пышные груди.
Слова срываются с моих губ прежде, чем я успеваю их переваривать, и я едва не вздрагиваю, несмотря на то что это правда.
— Ты погубишь меня, рыжая. — Сердце словно замирает, как бы подчеркивая слова. — А я буду лишь за.
Она прижимает ладони к моей груди и ей будто срывает крышу. Как будто что-то высвободилось глубоко внутри нее. Поднимаю бедра вверх, встречая ее толчок за толчком. Трение наших тел усиливает потребность, но я ни за что на свете не кончу без нее.
Потянувшись между нами, поглаживаю ее клитор и оказываюсь вознагражденным сжатием ее киски. Охуенно. Ласкаю клитор, наблюдая, как груди рыжей подпрыгивают с каждым толчком, а губы приоткрываются с пониманием, что я подвожу ее все ближе к краю. Ее движения становятся все более неритмичными, когда она доводит себя до блаженства.
— Вот так. — Хриплю я. Мое собственное дыхание клокочет в горле. — Пусть твоя киска испытает удовольствие от моего члена. Потому что ты знаешь, что это единственный член, который хорошенько тебя трахнет.
— Боже! — от пота несколько рыжих прядей прилипли к ее лбу.
— Да, это хорошо. Так охуенно. — Зажимаю клитор, отчего ее уста приоткрываются в судорожном вздохе. Стараясь пока не кончать, произношу сквозь стиснутые зубы: — Чувствуешь, как приятно я тебя заполняю? Тебе все время будет не хватать моего большого члена. А мне — твоей мокрой сладкой киски.
Ее дыхание становится все более тяжелым, когда я продолжаю ласкать ее клитор большим пальцем.
— Боже, боже, боже. Бронсон!
За секунду до того, как ее киска сильно сжимает мой член, рыжая издает пронзительный вскрик, заливая меня своим потоком. Я не в состоянии больше ждать — начинаю быстро двигать бедрами, едва не уронив ее. Но моя женщина не обращает на этой внимание. Она упирается в меня руками, чтобы поддержать себя, и позволяет трахать ее до тех пор, пока ее оргазм не сливается с моим.
— Черт. Черт! — вздрагиваю, кончив в нее. Она обмякает и наклоняется вперед, уткнувшись
Ведь она уже пометила меня как своего.
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ
ДЖОРДЖИЯ
— Так что… вот так вот. Я никогда не был тем, кого можно было бы назвать обычным подростком.
Голос Бронсона грохочет подо мной, где я лежу, свернувшись калачиком у него под боком, прижавшись щекой к его груди.
— Пришлось взять бразды правления в свои руки, когда мне исполнилось девятнадцать.
Отсутствие зрительного контакта придает мне смелости в раскрытии некоторых деталей прошлого.
— В детстве я никогда не ходила на школьные танцы, да и друзей настоящих у меня не было. Мама связалась с группой карнавальщиков и заставила меня выступать. Когда постоянно переезжаешь, не так-то просто завести друзей.
Не решаюсь продолжить, но что-то подталкивает меня дать ему представление о том, что я пережила, пусть даже в существенно отредактированном виде.
— Через некоторое время я продемонстрировала им свое умение вести бухгалтерию, и они позволили мне взять на себя ответственность, так как последний парень, который у них был, украл всю выручку.
Очерчиваю пальцем аккуратные чернильные вихри на мужском торсе, искусно изображающие скорпионье жало, собирающееся наносить удар.
— Я начала прикарманивать деньги, но, в сущности, брала меньше, чем они мне были должны. — Голос становится сердитым. — Мама выплачивала долбанные гроши по сравнению с теми деньгами, что, как я знала, они получали от моих выступлений. Я прятала деньги частями в учебниках, по которым занималась, чтобы получить аттестат.
Выдерживаю долгую паузу, прежде чем продолжить. Слова вырываются нерешительно, едва превышая шепот:
— Знаю, ты ощутил их; пусть они и зажили и покрыты чернилами, но думаю, что шрамы всегда будут вызывать нестерпимую боль.
Он молчит. Единственный признак того, что мужчина все еще не спит, — это мозолистые кончики пальцев, лениво прокладывающие дорожку вверх и вниз по моей спине.
Мой палец замирает при прослеживании бронсоновской татуировки, а слова застревают в горле… хотя я и не собираюсь раскрывать всю правду. Не уверена, что смогу быть полностью честной, потому что даже не знаю, чем я являюсь.
Поэтому я прибегаю к умалчиванию о самых уродливых, самых сокровенных деталях, надеясь, что однажды я буду достаточно смелой, чтобы раскрыть перед ним все части себя, а не только несколько поверхностных слоев.
— В последнем городе, в котором мы остановились, жил парень моего возраста. Мы задержались там дольше обычного, поскольку у одного из членов труппы рядом проживала семья.
Заставляю себя провести пальцами по его груди. Сосредотачиваясь на изучении остальных элементов этого чернильного шедевра, сумею отвлечься от болезненного прошлого.